«Кто ты, чтобы прощать меня или не прощать? — Видишь, Пантера, я тоже когда-то была строптивой. – Не моя вина, что меня насиловали в деревне.
Где ты был, пировал в это время?
Ждал, когда ягодка созреет и упадет тебе в рот?»
Геракл ругал меня, два раза ударил по лицу рукояткой меча.
Наконец, он прекратил пытку и принял для себя важное решение:
«Ты возомнила себя богиней, Ванесса.
Ну что ж, красавица, ты останешься навсегда в пантеоне богов.
Обещаю, что до следующего утра ты не доживешь». – Геракл мог убить меня сразу, но зачем-то растягивал удовольствие.
Я бросилась к ногам мужа, целовала его грязные колени, просила прощения. – Ванесса качала головой. – Обвиняла деревенских парней насильников, говорила, что раскаиваюсь.
Моя гордость и строптивость исчезли, как весенний снег.
Я видела свое отражение в зеркале: прекрасная девушка в слезах.
Мои слова тронули бы сердце Циклопа, но у Геракла нет сердца.
Вместо сердца у него камень.
«Ты умрешь за свою провинность.
Умрешь утром». – Геракл находил удовольствие повторять, что я умру.
«Если мне суждено умереть с первыми лучами Солнца, то дай мне возможность провести ночь вдали от тебя, чтобы не видеть твою гнусную рожу. – Гордость и строптивость непостижимым образом вернулись ко мне. – Нашел чем гордиться: сильный мускулистый мужчина издевается над слабой беззащитной девушкой». – Я упросила Геракла отпустить меня на крышу дома.
Он разрешил, потому что это входило в его планы мучить меня.
С крыши невозможно убежать, тем более что охранять меня Геракл поставил сильную, умелую рабыню, бывшую гладиатрикс.
Персефона смотрела на меня с жалостью, но эта жалость превратилась бы в жало пчелы, если бы я сделала попытку сбежать.
«Персефона, окажи мне последнюю милость, – я взмолилась, – посмотри, не едут ли славные воины спасти меня.
Слезы застилают мои очи, я ничего не вижу».
Персефона вгляделась в звездную ночь.
«Нет, Ванесса, я никого не вижу.
Никто не спешит тебе на помощь».
Я снова и снова ее просила, и она опять отвечала мне бесцветно, что никто не собирается меня спасать, потому что я никому не нужна.
Она ласкала меня, я целовала ее в ответ, и я не стыдилась, потому что это была последняя моя ночь.
Я имела право делать то, что хочу.
Так я впервые познала близость с девушкой.
Наступило утро, лучи Солнца отразились от бронзовой кожи Персефоны.
Рабыня, несмотря на нашу близость, не стала ко мне ближе.
С внутреннего дворика раздался требовательный крик Геракла:
«Ванесса, пришло время приносить тебя в жертву.
Спускайся немедленно».
Я задрожала и прижалась к Персефоне:
«Милая, посмотри, не идут ли спасать меня?
Я ничего от страха не вижу».
«Нет, Ванесса, лишь торговцы хлебом спешат по своим делам.
Никто не собирается спасать тебя».
«Иди, а я то я сам приду и принесу тебя в жертву на крыше.
Тебе это не понравится». — Послышались тяжелые шаги Геракла.
«Красивая Персефона, посмотри, не спешат ли мне на помощь славные воины?» – Надежда не умирала во мне.
«Вижу! Вижу, кто-то спешит!» – Персефона ответила бесцветным голосом.
Ей было все равно: спасут меня или нет.
После гладиаторской жизни в Персефоне не осталось ничего человеческого.
«Воины бегут спасти меня из плена?»
«Нет, не воины, это патриции торопятся на утреннее заседание сената»! – Персефона приложила ладонь ко лбу, чтобы лучше видеть.
«Кто же наделал столько ступенек на крышу, – Геракл был уже близко и зол. – Когда же ты спустишься мне в руки?»
«Персефона, посмотри, в последний раз. Никого?» – Я покорно опустила голову.
«Вижу! Деревенские парни с вилами и топорами бегут к нашему дому». – Персефона подтянула ремень, к которому привязан меч гладиатрикс.
Геракл закричал так громко, что ему отозвались барабанщики в сотне центуриона.