Lucas поднялся на дрожащих ногах, доковылял до озера под водопадом, долго и натужно смывал кровь с лица и шеи.
Затем травой вытер кровь из разбитого носа брата.
Побитые юноши не улыбались, но, судя по лукавым искоркам в уголках глаз, не сердились на Virginie Albertine de Guettee.
Через десять минут уже вчетвером, с новым другом обезьяной, дошли до пещеры.
Насколько была легка дорога к купальне, настолько оказался тяжелым путь обратно.
Старик встретил побитых сыновей с радостью.
Восторг, что его детей, наконец-то побили, вырывался из слезящихся глаз Hugo.
— Дети мои, вы, наверно, хотите соврать, что поскользнулись на скале и упали на камни, – Hugo мелко захихикал. – Мой смех не без причины и в нем много смысла.
Но я отлично знаю следы побоев от девушки и от обезьяны.
В молодости меня часто била ваша мать, доставалось мне и от обезьян.
По вашим разбитым лицам я вижу, что вы продолжили мою династию. – Старик Hugo дружески обнял Virginie Albertine de Guettee, и обезьяна тут же схватила его за нос, сжала между пальцев.
Когда старик вырвался со слезами, то на кончике его носа вздулось синее пятно.
Старик через силу заулыбался, и теперь настала очередь ржать его сыновьям.
— Фантастически роскошная обезьяна, – Hugo подлизывался к животному. – Она наполнит нашу жизнь свободой и наслаждениями, а за это мы ее не только не съедим, но и не будем пытать.
Прошу всех к столу, – старик Hugo развернулся на пятках, старался ступать четко, по-военному, но его качало от обиды и досады, что обезьяна схватила за нос. – Я организовал ужин шикарный.
Во время приема пищи должна царить дисциплина, – старик сурово посмотрел на сыновей, а затем перевел взгляд на Virginie Albertine de Guettee и обезьяну и голос его задрожал от восторга. — Дисциплина только для вас, сыновья мои.
А девушки и обезьяны отличаются от мужчин тем, что сами себе дисциплина. – Hugo похлопал блондинку по спине, при этом его рука нечаянно соскользнула чуть ниже спины.
Virginie Albertine de Guettee простила старику его маленькую шалость.
Неизвестно, сколько лет или часов он еще проживет, так пусть хоть порадуется, когда соприкасается с прекрасной.
Графиня не хотела проходить в пещеру, где ее ждал ужин.
Она представляла закопчённые стены пещеры, костер, куски мяса на полу или в листьях бамбука, соломенные подстилки вместо пуховых перин.
Virginie подхватила доску и написала:
«Я предпочитаю ужинать на открытом воздухе.
Пещеры – для дикарей, а не для благородных девушек», – Virginie Albertine de Guettee не боялась обидеть словом «дикарей», она уже ничего не боялась, потому что чувствовала, что ей будут поклоняться, как царице.
— Я себя плохо чувствую, поэтому свежий воздух мне противопоказан, – старик Hugo затрещал поясницей. – И, поверь, Virginie Albertine de Guettee, что выносить блюда и сидения из пещеры очень трудно и займет массу времени. – Старик заинтересовал графиню словом «блюда».
«Неужели дикари научились обрабатывать глину и лепят из нее тарелки?» – Virginie Albertine de Guettee мелкими шагами прошла за стариком в узкий вход пещеры.
Сзади на блондинку дышали Lucas и Olivier.
И, когда она резко остановилась, то крепкое ладное тело впечаталось в нее, как в стенку.
— Очень приятно, – тело произнесло голосом Lucas.
Но сейчас Virginie Albertine de Guettee забыла о гневе.
За поворотом темнота сменилась торжеством ярких огней.
Повсюду горели свечи, и не простые, а ароматические, ужасно дорогие кардинальские.
Они освещали огромный зал, из которого в другие залы уходили также ярко освещенные коридоры.
«Дикари не жалеют свечи, потому что не знают, сколько они стоят», – Virginie Albertine de Guettee закрыла рот, распахнувшийся в удивлении.
Они не хотела думать, что дикарям на необитаемом острове известна цена этих свечей, а жгут они их, потому что не считают денег.
И денег, действительно, не сосчитать.
Золотые монеты лежали кучами, покрывали стол, уходили вереницей в коридоры.
Пещера оказалась не дикой грязной пещерой со следами мамонтов и наскальными рисунками, а Virginie Albertine de Guettee попала в подземный роскошный дворец.