— Папа! Папочка, не плачь! – Lucas упал на колени перед стариком Hugo.
— Прости меня, отец, Olivier опомнился и лобызал со слезами руку отца. – Не подумал я, перед тем как оскорбить тебя.
Если бы подумал, то оскорбил бы лучше… нет. Не оскорбил бы совсем!
Virginie Albertine de Guettee ничего не стоит по сравнению с тобой.
Прикажи только, и мы сбросим блондинку со скалы в море.
Акулы примут ее жертву ради твоего здоровья.
«Я ничего не стою по сравнению со стариком?» – Virginie Albertine de Guettee в бешенстве замычала.
Она даже писать не могла от злости и гнева.
Юноши поняли ее мычание, как согласие.
— Слышишь, папа, Virginie готова пожертвовать собой ради тебя! – Lucas прижал голову отца к своей могучей груди.
Чуть не сломал старику тонкую цыплячью шею.
— Не надо никого бросать без причины, особенно, единственную на острове блондинку! – Hugo поразительно быстро перестал плакать.
Virginie Albertine de Guettee заподозрила, что он и не рыдал, а притворялся.
Но графиня понимала, что она находится не в том положении, когда имеет право критиковать хозяина острова.
«Мерзавцы, а не юноши.
Они дикари, и никакая одежда, никакие столовые приборы не смоют с них налет дикости», — Virginie Albertine de Guettee молча выругалась, сразу стало легче.
И в этот момент Lucas и Olivier сцепились в смертельной схватке на краю обрыва.
Они дрались за право обладать ей.
Ноздри Virginie Albertine de Guettee затрепетали от волнения.
Девушка почувствовала древний зов природы.
Оказывается, смотреть, как из-за тебя сражаются насмерть самцы – одно из самых приятных и возбуждающих зрелищ на свете, и до этого момента Virginie подобного не испытывала.
Комплименты благородных рыцарей и лордов, шутки короля, ухаживания принцев, – всё кажется мелочным на фоне смертельной схватки за руку и сердце благородной леди.
Lucas и Olivier на краю обрыва схватили друг друга за плечи, рычали, пытались скинуть соперника вниз, на острые камни в воде, в пучину, в пасти акул и осьминогов.
В драке мужские достоинства Olivier и Lucas открылись в полной красе; мускулы напряглись и стальными удавами двигались под кожей.
Ягодицы блестели от пота, грудные клетки стали похожи на гигантские барабаны.
И рычали юноши в драке столь же музыкально, как в такт им мычала Virginie Albertine de Guettee.
Девушка в восторге притоптывала, мычала, вытирала тыльной стороной правой ладони слюни радости.
— Ты в голубой пещере поцеловала меня, потому что любишь! – старик Hugo воспользовался тем, что сыновья его в этот момент не слышат.
Он сам нарушил свой запрет, не рассказывать Virginie о поцелуе в пещере. – Я слышал твой сладострастный стон, видел желание в твоих голубых бездонных очах.
«Я не целовала тебя в голубой пещере, – Virginie Albertine de Guettee писала на доске, не смотрела на слова, потому что не отрывала взгляда от дерущихся за нее самцов. –Я целовала и обнимала огромный голубой бриллиант.
Нет большего желания у девушки, чем обнимать бриллиант, и сладострастный стон вырывается из груди девушки, когда она видит драгоценности». – Если бы графиня не увлеклась борьбой Lucas и Olivier, то она бы с негодованием обрушила свой гнев на бороду и усы старика.
Но сейчас она не понимала, что он говорит, не осознавала, что она отвечает ему.
Ее рука писала отдельно от разума.
— Ты безумно хотела поцеловать меня и нашла повод для поцелуя в голубой пещере.
Ты сделала вид, что одурманена пылью бриллиантов, топазов и сапфиров, и, якобы в бреду, поцеловала меня, словно огромный голубой бриллиант, – старик не унимался. – Боишься напомнить себе о поцелуе, хотя желание поцеловать самого мудрого, достойного тебя мужчину возникло у тебя сразу, как только твоя нога или другая часть тела оказалась на острове.
Мысли обо мне отвлекали тебя во время ужина, в купальне, на огромной кровати в опочивальне.
Поцелуем ты удовлетворила на миг свою страсть и избавилась от наваждения, по крайней мере, ты так себя обманываешь.
На самом деле ты безумно любишь меня и хочешь стать моей женой! – Hugo обезумел, ветер яростно трепал его бороду и усы, а старику казалось, что Virginie Albertine de Guettee целует его снова и снова.