— Нам весело? – Isabelle спрашивала или отвечала. – Зачем нагружать наши тонкие плечи.
Мы бы и сами с удовольствием посидели на корточках.
Замечательная игра.
— Мой отец погиб от ожирения, когда мне исполнилось три года, – старик покачал головой. – Я считаю ожирением несчастным случаем.
К сожалению, ожирение вам не грозит, а мне не грозит ожирение к счастью.
— Вас воспитывали обезьяны, поэтому у вас мох на груди, – Nancy раскрыла глаза, она впервые видела столь обильно заросшую седыми волосами грудь, и неважно, кому эта грудь принадлежит: мужчине или женщине, но видела-то ее впервые.
— В нашей великой стране демократия, власть народа, – старик, как все старики растягивал разговор, уходил от темы, чтобы через сто часов к ней вернуться. – Вы можете делать то, что хотите и говорите, что пожелаете, никто вас не осудит за глупость.
Но в то же время мужчины у нас более демократичнее, чем женщины, потому что мужчин меньше, и наша демократия сильнее женской.
Вы свободны, но до тех пор, пока мужчина желает, чтобы вы были свободны.
Сейчас вы наговорили на сто лет тюрьмы, и я настолько милостивый, что заменю вам сто лет тюремной камеры на отрубание головы.
Придумала же – меня воспитывали обезьяны! – Jurgen усмехнулся, но голос его дрогнул.
Девушки поняли, что Nancy в чем-то угадала.
Все дружно встали с корточек, сбросили свинцовый груз на мраморный пол.
Три плиты треснули от соприкосновения со свинцом.
— Несчастный случай называется несчастным, потому что происходит от несчастья, – Louise хотела погладить старика по головке, но испугалась, что волосы его зашевелятся и превратятся в жала скорпионов. – Почему вы не хотите признаться, что вас воспитала горилла?
Графиня Virginie Albertine de Guettee с необитаемого острова привезла обезьянку, и мы не стесняемся мартышки.
Ходим перед ней обнаженные, она нас понимает.
А вы не хотите нас понять! – Louise надула губки.
Этот прием срабатывал, когда она в детстве у родителей просила сахар.
Но избалованный старик Jurgen не сжалился над надутыми губками Louise.
— Закрой рот, и не говори то, что мешает собрать мысли, – Jurgen моргнул, но верные служительницы читали по его лицу.
Они мигом растерли старика шкурой горбатого оленя и набросили на плечи Jurgen мантию из шкур горностаев.
Затем бережно натянули на старика белые штаны с кружевами.
В этот момент в зал вошли еще три мужчины.
Один – Honore, Noemi взглянула на него, и сердце ее снова ожило.
В памяти возник образ любимого мужчины, и Honore перевесил всех новых подруг Noemi.
Она с радостью променяла бы их жизни на один только ласковый взгляд Honore.
К счастью для девушек с корабля, Honore и не собирался глядеть ласково.
— Honore, Batista, Klaus, – старик Jurgen расправил плечи, приветствовал друзей.
Конкурентов среди мужчин у него нет, потому что на каждого приходится почти сотня девушек или намного больше.
Пришедшие давно перешли границу пятидесяти лет и ста килограммов.
Худой Jurgen казался на их фоне больным котом.
— Этих я уже видел, – Honore брезгливо плюнул под ноги. – Воительницы, дикарки, служанки, ни одного приличного человека. – Honore при помощи подбежавших помощниц забрался на второй трон.
Служанки от восторга покраснели, еще бы: дотронуться до мужчины!
— Скучно у вас здесь, пойдем мы, – Odette de Sassenage зевнула и направилась к выходу из зала.
Белые тигры, словно комнатные собачки, побежали за ней.
На ходу они старались заглянуть в глаза Раздетты, подобострастно махали хвостами.
— Стоять! Стоять, кому я сказал! – Batista не сомневался, что его команды девушки обязаны выполнять беспрекословно, так было всегда. – Я нахожу вас забавными.
У нас в гостях дикарки.
— Оденьте их, я не могу смотреть на их бесстыжие неприкрытые тела. – Лицо Klaus надулось черной кровью. — Дикарки похожи на устриц.
— Не целиком, а местами похожи на устриц, – старик Jurgen пошутил, но никто из его друзей не засмеялся над шуткой.
Лишь Batista растянул уголки рта в подобие улыбки.