Под дополнительной тяжестью вошел по колени в прибрежный песок.
«Улыбайся», – блондинка на руках героя умудрилась написать.
— Улыбаюсь, – улыбка Roland напоминает гримасу мученической смерти.
— Roland, прислони свою щеку к щеке Virginie Albertine de Guettee, потрись лбом о шею девушки, – Vanessa серебряно засмеялась.
Она смехом пыталась сбить неловкость, оттого, что идет обнаженная.
Девушка постоянно, словно случайно, прикрывала ладошками грудь и ниже живота сзади и спереди, встряхивала волосы, чтобы они ложились густым покрывалом на белоснежное тело, но тогда волосы закрывали проход, и Vanessa натыкалась на деревья.
Но ничто не могло понизить градус ее настроения.
Мнимая или действительная колдунья болтала без умолку, отходила от собственной смерти:
— Меня никто не гладил по головке, поэтому я сама себя гладила, – обиженный вздох, но он тут же переходит в заливистый смех. – В нашей деревне простые нравы, нет долгого времени на ухаживания за девушками.
Пришел парень в гости, сел на лавку и сразу лезет жениться.
Мне не нравились подобные отношения, я хотела прикасаться, раздвигать губами губы и часами беседовать с мужчинами на отвлечённые темы, поэтому меня недолюбливали и называли ведьмой.
Недавно заходит господин бургомистр, нет, сначала вошло в дверь его огромное брюхо, – Vanessa попыталась изобразить толстяка, выпячивала животик, но абсолютно плоский живот никак не походил на брюхо бургомистра. – Я сидела за столом и скучала.
Бургомистр положил живот на стол, пальцами поднял мой подбородок и начал меня целовать – без страсти, без неистовства, без любви, а с деловым расчетом.
Я сидела неподвижно, ждала, что дальше произойдет, следила, как скользят пальцы бургомистра по моей груди, но не понимала – зачем это все.
За окном падал серый вечер.
«Мешок картошки», – произнес бургомистр.
«Мешок картошки?» – я переспросила.
Бургомистр двумя словами разбил романтическую обстановку; нельзя на свидании с утонченной девушкой произносить слова «мешок», «картошка».
Я оцепенела от чудовищности момента, встала, плеснула в лицо бургомистра кипяток из самовара, собралась с силами и зарыдала.
Шипящий кипяток смыл с лица бургомистра не только неумело наложенный макияж из крахмала и кукурузных листьев, но и обнажил голубые круги под глазами и пугающую красноту дряблой кожи.
Я бы все простила бургомистру, и кожу, и синеву, но только не слова «мешок картошки».
Посмотрела на себя в зеркало, и увидела на лице гримасу отвращения.
Сразу захотела смыть и с себя все чужое и ощущения от «мешок картошки».
Я сбросила одежду, в ярости топтала ее и без сил обнаженная поливала себя из кувшина молоком.
После омовения у меня пропало желание думать, и я накинула на голое тело подвенечное платье.
Платье я хранила в сундуке с детства на случай, если найдется для меня хороший, но бедный жених, у которого нет денег на подарок невесте.
— Бедные хорошими не бывают, – Isabelle повторила чьи-то слова и с гордостью посмотрела на Roland и Virginie, чтобы они оценили ее мудрость.
Блондинка дружески качнула головкой, но ничего не написала, потому что руками обвивала шею героя, чтобы не упасть.
Шея трещала, и казалось, что сам Roland трещит по швам, поэтому ему в этот момент не до оценок философии гимнастки.
Vanessa заметила, что во время рассказа перестала следить за своей наготой, поэтому быстро прикрылась волосами и продолжила занимательную историю:
— Бургомистр кричал от боли и прикладывал к ошпаренному лицу листья капусты.
Я заснула на короткое время, а, когда открыла очи, то бургомистр больше не кричал, словно умер.
Но его дыхание и пар изо рта доказывали, что он еще живой.
— После ваших слов о мешке картошки я почувствовала отвращение к простой радости человеческого общения с вами подобными, – я позволила себе зевнуть, потому что дома. – Уходите домой и хозяйничайте со своей женой, рассказывайте ей о мешках с картошкой. – Я произнесла, и обида комом встала у меня поперек великолепного горла: почему всем – все, а мне – только бургомистр с мешком картошки.