Выбрать главу

Тема инцеста в «нобеленосном» романе «Сто лет одиночества» стержневая и роковая: «…Её поразило это огромное обнажённое тело, и она почувствовала желание отступить. „Простите, — извинилась она. — Я не знала, что вы здесь“. Но сказала это тихим голосом, стараясь никого не разбудить. „Иди сюда“, — позвал он. Ребека повиновалась. Она стояла возле гамака, вся в холодном поту, чувствуя, как внутри у неё всё сжимается, а Хосе Аркадио кончиками пальцев ласкал её щиколотки, потом икры, потом ляжки и шептал: „Ах, сестрёнка, ах, сестрёнка“. Ей пришлось сделать над собой сверхъестественное усилие, чтобы не умереть, когда некая мощная сила, подобная урагану, но удивительно целенаправленная, подняла её за талию, в три взмаха сорвала с неё одежду и расплющила Ребеку, как маленькую пичужку. Едва успела она возблагодарить Бога за то, что родилась на этот свет, как уже потеряла сознание от невыносимой боли, непостижимо сопряжённой с наслаждением, барахтаясь в полной испарений трясине гамака, которая, как промокашка, впитала исторгнувшуюся из неё кровь.

Три дня спустя они обвенчались во время вечерней мессы. Накануне Хосе Аркадио отправился в магазин Пьетро Креспи. Итальянец давал урок игры на цитре, и Хосе Аркадио даже не отозвал его в сторону, чтобы сделать своё сообщение. „Я женюсь на Ребеке“, — сказал он. Пьетро Креспи побледнел, передал цитру одному из учеников и объявил, что урок окончен. Когда они остались одни в помещении, набитом музыкальными инструментами и заводными игрушками, Пьетро Креспи сказал:

— Она ваша сестра.

— Неважно, — ответил Хосе Аркадио.

Пьетро Креспи вытер лоб надушенным лавандой платком.

— Это противно природе, — пояснил он, — и, кроме того, запрещено законом.

Хосе Аркадио был раздражён не столько доводами Пьетро Креспи, сколько его бледностью.

— Плевал я на природу, — заявил он…»

И эта фраза — ключевая в романе. Приговор.

«Это произошло в садах земных наслаждений задолго до искушения, которого не выдержала Ева. Лучезарным утром Господь создал цветы. И вот прекраснейшей из новосотворённых роз — как раз тогда её губы, алеющие чистотой, впервые потянулись к солнечной ласке — явился злой дух.

— Ты прекрасна.

— Да! — ответила роза.

— Прекраснейшая и счастливейшая, — продолжал дьявол. — Какое изящество, цвет, аромат! Только…»

Так говорил любимый поэт нашего героя Рубен Дарио.

— Габриель многажды признавался в самых различных аудиториях, от студенческих до нобелевской, — поведала мне Минерва, — что всё его творчество пронизано, как волны нашего Карибского моря солнечными лучами, поэзией, юмором, страстью, эротикой Дарио, стихи и эссе которого зашифрованы во всех основных произведениях, от «Ста лет одиночества» и особенно «Осени Патриарха» до «Генерала в своём лабиринте» и «Шлюх»…

И тут нам понадобится отступление — длиною почти в жизнь. Предыстория создания наиболее, как нам представляется, автобиографического произведения Маркеса — «Вспоминая моих грустных шлюх». Понадобится вспомнить и грустных, и радостных, всяких. Имя им — легион.

3

Минерва, или Мину, переводчица, филолог, внучка мультимиллионерши, дочь известных коммунистов, казнённых диктатором Доминиканской Республики Трухильо, познакомила меня с Гарсия Маркесом в 1980 году на коктейле в «Доме Америк». Классик возглавлял жюри кинофестиваля.

— Надеюсь, не будет вопросов по поводу того, что Фидель платит Габо советскими нефтедолларами и что вообще его завербовала ещё в 1957 году проститутка из КГБ?

— Клянусь! А почему ты называешь его Габо?

— Его все так зовут, как Чарли, Пеле… Пошли, а то он имеет обыкновение растворяться. Hola! — расцеловалась Мину с небожителем и представила меня, назвав почему-то (у нас был бурный роман, накануне вечером она дала мне увесистую оплеуху за то, что я назвал Ленина немецким шпионом) молодым советским журналистом в стиле маркиза де Сада, — Гарсия Маркес, с блёсткой любопытства в глазах, усмехнулся в густые чёрно-бурые усы.

— Может, в Мехико послезавтра потолкуем? — спросил он. — Я там посвободнее.

То и дело отвлекали сценаристы, режиссёры, актёры и особенно актрисы, коих представлен был ярчайший латиноамериканский букет. Улучив момент и отклеившись от толпы, он стал рассказывать нам с Мину, как впервые побывал в СССР.

— Давно это было, — сняв очки, массивные, будто с другого, более крупного лица, вытерев костяшкой указательного пальца слезинку у переносицы, вздохнул он. — Я писал об этом, я ведь тоже журналист, — напомнил чуть кокетливо. — Но мою заметку об СССР у вас, по-моему, так и не напечатали. Помню, долго тащились из Праги, в поезде было жарко, душно… Темнело. Мой приятель Плинио опустил раму окна и позвал меня — указывая на купол церкви с неземным, малиново-лиловым отблеском уже севшего за лес солнца. Поезд остановился. Возле железнодорожного полотна вдруг открылся люк в земле — и прямо из подсолнухов, как в сказке или в цирке, появились солдаты с автоматами, которыми вооружена наша колумбийская наркомафия. Я так и не узнал, куда вёл этот люк. Возможно, там была тайная подземная казарма, бункер… Первый населённый пункт в СССР, где мы остановились, был Чоп. Симпатичная русоволосая девушка в форме сообщила, что можно погулять по городу, так как поезд на Москву отправится через несколько часов. В центральном зале вокзала по обе стороны от входа стояли недавно окрашенные серебряной краской статуи Ленина и Сталина в полный рост. Русский алфавит таков, что, казалось, буквы на объявлениях разваливаются на части, и это производило впечатление разрухи… Помню, несколько человек с чемоданами и сумками ожидали своей очереди за единственным стаканом перед тележкой с газированной водой. Деревенская атмосфера, провинциальная скудость напоминали наши колумбийские деревни. Но складывалось такое впечатление в СССР, что все всё время что-то едят… До сих пор помню вкус квашеной капусты, малосольных огурцов, сала, чем так здорово закусывать водочку! С детства на меня завораживающе действовали большие числа. Но тогда потрясло всё, что у вас связано с километрами, часами, вообще измерениями — будто они другие, нежели во всём мире, фантастические! Из Владивостока на побережье нашего, омывающего и Колумбию, Тихого океана по понедельникам отправляется скорый поезд, в Москву он прибывает в воскресенье вечером, преодолев пространство, равное расстоянию от экватора до полюса. Когда на Чукотском полуострове пять часов утра, на Байкале — полночь, а в Москве ещё семь часов вечера предыдущего дня! Этот ваш Советский Союз, шестая часть Земли, с двумястами миллионами человек, говорящих на ста пяти языках, — потряс всех нас! Двадцать два миллиона четыреста тысяч квадратных километров без единой рекламы кока-колы! И с одним-единственным подпольным борделем!