– Дальше куда? - спросил Федька.
– Вот церковь!
– И что - церковь?
– Колокольня приметная - как три стопки, одна на другой. Я так и продиктовал. И луковка сверху совсем крошечная.
– Церковь ты, стало быть, признал, - невольно в разговоре с младшим подражая спокойствию Архарова, сказал Федька. - А от нее куда?
– Так не от нее, а к ней… - Макарка задумался. - Я когда обратно шел, ее приметил, когда прошел мимо того вон двора… сбился с пути малость, темно же…
Они малость покрутились вокруг Спиридоньевской церкви, единственного на Москве храма, что носил имя этого святого, и нашли искомый двор. Он оказался владением графов Воронцовых и как раз занимал часть немалого пустыря, что возник после пожара между Спиридоновкой и Гранатным переулком.
Гранатный двор погорел не весь - остались от былого великолепия каменные руины в самом начале Спиридоновки. Москвичи неохотно наводили на улицах порядок - пока ни у кого не дошли руки до этого приземистого здания, выстроенного «глаголем», в два жилья, с остатками крыши.
К ним-то и вывел Федьку Макарка, предварительно заплутав меж какими-то курятниками.
Федька что-то такое слышал, вроде бы этот край участка принадлежал братьям Орловым, а может, и не этот вовсе. Был бы тут Демка, знавший Москву вдоль и поперек, - у него бы спросили, но Демку Архаров отправил по иному делу.
– Здесь и сгинул, - показал рукой Макарка.
– Здесь же не живут… - с сомнением глядя на заброшенный дом, отвечал Федька. - Сам погляди - сюда и входить-то страшно. Вон, трещина по стене пошла…
Они уставились на древнее здание, столь отличное от новых особнячков и усадеб на Спиридоновке. Хотя оно стояло грязное, закопченное и годное разве что на слом, но светилось на стенке сине-зеленое пятнышко - остатки нарядного изразца. И небольшие оконные проемы, и карнизы, и крыльцо, и каменные трубы-дымники - все было стародавнее, являло образ той Москвы, которой почитай что не осталось более.
– Так, может, он туда проскочил? - Макарка показал пальцем направление.
– Куда тебе туда? Там какое-то учреждение, поди, - глядя на довольно новое здание, сказал Федька. - Ну-ка, сбегай, разузнай.
Пока Макарка бегал, он прошелся взад-вперед, прикидывая, куда мог подеваться ночью на этом страшном пустыре не имеющий фонаря человек.
– Там канцелярия и полковой двор Преображенского полка! - доложил Макарка.
– Ну и на хрена ему туда ночью ломиться?
По всему выходило - странный француз зачем-то притащился в опасную и грозящую рухнуть ему на голову руину. Может статься, у него тут была назначена встреча - только вряд ли что амурная. Весьма неприятно было бы в самый сладостный миг быть погребенну под древними сводами, не выдержавшими любовных сотрясений…
Вообразив себе сие печальное зрелище, Федька засмеялся.
Стало быть, господин де Берни либо прятал тут нечто, либо с кем-то встречался, и вероятнее, что второе. Место такое, что никто туда без особой нужды не полезет. В первом жилье стены, поди, еще довольно крепкие… подвал?…
Федька знал, что при любом пожаре подвал скорее всего уцелеет. Сам лазил по опасным подземельям, когда выслеживали шулерский притон. Вспомнилась Варенька…
Он еще раз посмотрел на стены, сложенные из старого крупномерного кирпича, и представил, каковы могут быть своды в том подвале.
– А посмотрим? - спросил Макарка.
– Не сейчас. Глянь - люди ходят, тут же начнут нос совать. А тут дело такое… - Федька сдвинул брови, придал лицу серьезный вид и завершил: - Государственное.
Оно и впрямь было государственным - если де Берни, уцелев после разгрома притона, вновь пожаловал в Москву - то вряд ли с целью пожертвовать миллион серебром на воспитательное заведение господина Бецкого. Он, скорее всего, рассчитал, что на праздник съедется множество народу, в том числе и дикие помещики из Заволжья, привыкшие самовластно править в своих владениях размерами с какую-нибудь Данию либо Померанию, но совершенно беззащитные перед опытным карточным обманщиком. Но помещики - свои, а вот иностранные дипломаты, коли будут ограблены шулерами, крик поднимут великий.
Как бы то ни было, Федька уже набрался довольно осторожности, чтобы не лезть напролом, а сперва хотя бы узнать, встретился ли Клаварош с этим причудливым господином де Берни да узнал ли что любопытное.
Время было обеденное - может статься, Клаварош сидел у Марфы. А стряпала она замечательно - коли прийти, когда подает на стол свои знаменитые щи, так ведь голодным не отпустят…
Федька завертелся в поисках желтого пятна. И вскоре высмотрел его там, где сходились Гранатный переулок и Спиридоновка.
Извозчикам было велено красить свои экипажи в желтый цвет, чтобы тем отличаться от господских выездов. Те же, кто экипажа не имел, а выезжал зимой на санях, а летом на дрожках, обязывались зимой носить желтую шапку, летом повязывать желтую ленту на шляпу, и вдобавок поверх кафтана носить желтый широкий кушак.
Добежав до извозчика и остановив его, Федька велел Макарке тоже сесть на дрожки.
Извозчик был не слишком доволен тем, что придется везти архаровцев - они не больно-то любили платить за проезд, хотя стоил он довольно дешево - от архаровского особняка на Пречистенке до полицейской конторы всего пятак, в том случае, если бы кому из архаровцев припала охота с ним расставаться.
Но ссориться с полицейскими было опасно - они могли вдруг вспомнить про все указы государынь Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны касательно извозчиков. Этих указов никто не отменял, а разве что царствующая государыня прибавляла к ним все новые и новые. Иной дядя Порфирий, выросши под пузом у лошади и наплодивши детей, не слезая с облучка, только от архаровцев и узнавал вдруг, что уж тридцать лет как велено, ежели кто на резвых конях ездить будет, тех через полицейские команды ловить и лошадей их отсылать на конюшни государыни. Кроме того, был особый указ, подтверждающий это распоряжение и впридачу запрещающий браниться.
Федька довез Макарку до Рязанского подворья, авось там кому-либо понадобится, велел переодеться попроще, взять Никишку, если тот свободен, и побродить вокруг руины, если же народу рядом не случится - залезть туда осторожненько и выяснить, в каком состоянии дом и подвал. Особо наказал быть поосторожнее - ежели их завалит, откапывать некому. Сам он поехал в Зарядье - искать Клавароша.
Благоухание щей Федька учуял еще за калиткой.
Но француза дома не случилось - исполняя архаровское приказание, он всячески старался подружиться с загадочным учителем и, очевидно, угощал его обедом в каком-либо трактире - в той же «Татьянке», где архаровцев привечали, или в «Ветошной истерии», или еще где.
Марфа уже усадила за стол и девчонку Наташку, и инвалида Тетеркина - она не любила кушать в одиночестве.
– Хлеб да соль! - сказал Федька, входя и крестясь на образ Богородицы.
– Хлеба кушать, - вежливо пригласила Марфа. - Садись, молодец. Наташка, дай ему миску побольше да ложку.
Инвалид Тетеркин, поздоровавшись, отрезал настоящий, правильный ломоть хлеба - во всю ширину ковриги.
А вот дальше был уже доподлинный позор всему архаровскому воинству…
Хитрая Марфа поняла, что коли Федька хочет потолковать с Клаварошем с глазу на глаз - то стряслось нечто значительное. Тут она, с одной стороны, сама себя перехитрила - ей и в ум не взошло, что все дело в ее замечательных щах.А с другой - разжилась новостями полицейской жизни, до коих была большая охотница. Стоило же ей это немногого - дала знак домочадцам, и тут же к Федьке по столу поехали миски и плошки, встала и стопочка с водкой.
Ну что за щи, если им не предшествует эта самая стопочка, если в стопочке нет водки, настоянной дома на травах - ну хоть на том же тысячелистнике? Федька даже забыл от блаженства о своем весьма прохладном отношении к Марфе. Да и можно ли не любить хозяйку, которая наливает таких пахучих щей, с мясом, с грибочками, со сметанкой, с луком и чесноком, густых из-за разумно добавленной мучной подболточки?
– Жаль, что Клавароша где-то нелегкая носит, - сказал он, опрокинув стопочку, закусив соленым рыжиком и приступив с большой ложкой к этим роскошным щам.