Б а л т а з а р.
Ф е л и п е. Возвращайся на место, адъютант! А вы послушайте меня, Суанца! Вы слышали ответы Риверы. Кто и что Ривера сейчас? Домосед. Сидит в пустом доме и теми самыми пальцами, которыми выдавил глаза моему врагу, прядет время — он не знает, что с ним делать. Слоняется из комнаты в комнату. На полях у него растет то, что растет, и столько, сколько растет. Индейцы сбегают от него. Если слугам удается поймать одного из них, они привязывают его к столбу на кукурузном поле, чтобы ночью дикие кабаны задрали его своими клыками. Ривера стоит возле окна и слушает, как тот воет, — это единственная радость, которая ему осталась… (После небольшой паузы неистово обращается к гостям, стоящим в глубине сцены.) Ривера! Нуньес! Санчес! Вальдес! Лопес! Собачье отродье… Скажите же!
С у а н ц а. Что они должны сказать?
Ф е л и п е. Зачем мы все это терпели? Зачем захватили эту страну, если сейчас позволяем, чтобы она гнила у нас на глазах? Ловим мух… Слоняемся по коридорам… Куда уходят наши годы?
М а р г е р и т а (поднимая голову, тихо). Фелипе, бывают славные годы и бесславные годы.
Фелипе замер. Кажется, он ждет, пока высказанная Маргеритой мысль дойдет до его сознания. Потом быстро подходит к жене и склоняется к ее руке: долго прижимается губами к ее открытой ладони.
Б а л т а з а р (смеется). Прекрасная мысль! Есть славные годы, и есть бесславные годы. Бесславные годы неслышно ушли от нас, а тот славный год все еще шумит в нашей памяти, как пчелиный рой! Возблагодарим судьбу: она даровала нам воспоминание…
В этот момент из глубины сцены показывается с л у г а, подходит к Секретарю и что-то шепчет ему на ухо.
С е к р е т а р ь. Хорошо! Сию минуту! Разрешите, экселенца…
Ф е л и п е. В чем дело?
С е к р е т а р ь. Гонец из Порто-Фирмино.
Ф е л и п е. С новостями?
С е к р е т а р ь. Сейчас узнаем…
Ф е л и п е. Идите!
Секретарь уходит. Присутствующие охвачены волнением.
Б а л т а з а р. Плывет по серому морю кораблик. На кораблике голубок. В клюве у него письмецо. Некоторые, может, вернутся из болота, если их не прикончит лихорадка. Ты вернешься, Каэтана! Молчу!
М а р г е р и т а. Фелипе, люди два месяца молили о дожде, сейчас они пришли на праздник…
Фелипе смотрит на нее. После недавнего гнева он переходит к задумчивости и даже к умиротворению. Поворачивается к гостям.
Ф е л и п е. Да, мы должны понять друг друга… Люди, вы и чаши вина не выпили, а уже проглотили мои обидные слова. Вам не впервой испытывать на себе мой гнев, бывали времена, когда я раздавал его вам вместо хлеба, и это гнало вас вперед. Я никому не говорил «извини» и не собираюсь этого делать впредь. Если я кричал на вас, я кричал на самого себя. Скорее всего, от страха… Теперь мы не видим своего дела. В наших поступках нет ни души, ни пользы. Куда мы забрели, черт побери?! Неужели съели уже всю кашу, которую заварили? Ведь не для того же мы покорили эту страну, чтобы кормиться ею как ворон — падалью?! Я смотрю на вас и не могу поверить… Нет! Нет! Это невозможно! Я знаю, мы найдем выход! Мы всегда его находили, найдем и сейчас. Говорят: болезнь можно вылечить, когда узнаешь ее название… Вам известно ее название?
Пауза. Невыразительные лица.
Слабая вера, братья и кумовья!.. В битвах мы шли за крестом. Потом мы воткнули его в землю, сели под него, сняли сапоги и развязали узелки с едой. Правда, Ривера?
Р и в е р а. Правда!
Ф е л и п е. Вот видишь! Болотистая земля поглотила крест за нашими спинами, а мы даже не заметили этого. А без креста мы ничто! Как мы веруем, люди? Угрюмо! Назойливо! И малодушно! Жалко! Словно в кошмарных снах…
Снова пауза.
(Говорит словно про себя.) Да… Да… Да… Молимся, позевывая, отходя ко сну. Отдаем себя богу, словно простыням. Шепчем ему вместо того, чтобы кричать. А вера — это борьба!
С у а н ц а. Да! И я осмелюсь заметить, экселенца, что вы не высказали до конца…
Ф е л и п е. Вера — это моя жизнь, но теология — не мое дело. И не моих соратников! Ясно?
С у а н ц а. Абсолютно!
В этот момент возвращается С е к р е т а р ь. Быстрым взглядом окидывает зал. Выглядит взволнованным, немного бледным. Останавливается возле Фелипе.