К а э т а н а (едко усмехаясь). А морских змей ты не видел?
Б а л т а з а р. Нет.
К а э т а н а. Ну что ж, акулы — это уже кое-что, хотя даже я их видела… А штормы нас миновали. Тебе было очень страшно?
Б а л т а з а р. Позднее: впервые, когда мы высаживались на берег. Ты увидела на пристани дохлого пса, а я — трех повешенных индейских вождей; виселица была воздвигнута в мою честь. Барка причалила к берегу. Они висели на высоте палубы, прямо перед моим носом.
К а э т а н а. И вокруг стоял смрад от этих повешенных, тухлой рыбы, прелой соломы и корабельной смолы… Не так ли? А берег был выгоревший и совершенно пустой. Лачуги. Изгороди, одни только длинные прямые линии…
Б а л т а з а р. Да. Отец стоял внизу, в толпе оборванных, запаршивевших солдат. Знамени не было. Он стоял по щиколотку в пыли. Из-под шлема струйками стекал пот. Солнце висело прямо у него над головой. Он улыбался жалко, потерянно. Никогда в жизни я не видел более ничтожного человека.
Короткая пауза, прерываемая разговором индейцев. Маргерита неподвижно стоит в дверном проеме. Глаза ее светятся, она непроизвольно сжимает кулаки.
К а э т а н а. К чему эта исповедь, дружок?.. Твои воспоминания меня не интересуют! Помимо всего прочего, ты непоследователен: начал с матери…
Б а л т а з а р. В тот момент отец был похож на нее. И, веришь ли, мне казалось, будто она стоит рядом с ним и пестует свою опухоль, в которой гнездится смерть.
К а э т а н а. А Иисуса рядом не было?
Б а л т а з а р. Нет. Все было бессмысленным и ненужным.
К а э т а н а. Как это страшно, мой милый Балтазар… Да… да… Но неужели это чувство, эта тоска — и есть история?
Б а л т а з а р. Предчувствие!
К а э т а н а. Чего?.. Бесполезности?..
Б а л т а з а р. Что эта страна будет отныне бесплодной. Я видел больше, чем было положено мне по возрасту, хотя видел из носилок… Я видел, как умирает государство, огромное государство, границы которого довелось узреть немногим. Уничтожались города, храмы, целые племена, одно за другим; их сметали с лица земли те самые оборванные, вшивые, пропыленные и злые солдаты, с которыми я встретился на пристани.
К а э т а н а. Я ведь родом из Кастилии, приятель!
Б а л т а з а р. Знаю!
К а э т а н а. Я дворянка!
Б а л т а з а р. И это я знаю! Что ты хочешь сказать?
К а э т а н а. Что не собираюсь проливать слезы из-за индейцев!
Б а л т а з а р. Если я проливал, то столько же из-за них, сколько из-за нас. Я знал: отцовские холопы умирают вместе с тем миром, который они уничтожают. Долгая смерть, вначале громкая, а потом на удивление тихая. Свидетельницей этой тихой смерти была ты сама. А она до сих пор… длится… Для этого Нового Света нет церкви. Для этого Нового Света нет колоколов. Нет Испании. Придут новые люди со своими законами, дароносицами и кадильницами, но и их понемногу засосет болото. Мы в необозримом болоте. Отец этого не сознает, зато я — прекрасно. Непонятный мир и непонятная жизнь… Бессмысленная и бесполезная. (Красноречие его иссякло.)
К а э т а н а (до этого момента смотревшая в пол, порывисто поднимает голову; долгий взгляд, затем она кладет ладонь на свой живот и мирно спрашивает). А как же это?..
Б а л т а з а р (на мгновение задумывается, потом отвечает, спокойно, в тон Каэтане). Не знаю, Каэтана.
К а э т а н а. Не знаешь?!
Б а л т а з а р. Нет!
К а э т а н а (гневно). Ты не знаешь и тебе нет никакого дела до этого! Когда я легла с тобой и ты сделал мне ребенка, я тоже ничего не знала. В этом вся правда! Я не знала, кто ты, что ты, каков ты. Зато теперь слишком хорошо знаю! В тебе течет грязная кровь! Ты не испанец! Конкиста для тебя — кровавый фарс! Ты не хочешь быть испанцем и готов продать свой герб, чтобы купить водки чумазым краснокожим! Тебе все равно, что будет с твоим ребенком. Тебя волнуют петухи и гнусные игры, ты наслаждаешься беспорядком, потому что в тебе нет ни капельки веры, ты привык к грязи, и тебе тепло и удобно валяться в ней… Волочишься за сожительницей собственного отца! Он из-за нее потерял честь христианского рыцаря, а ты потеряешь все остальное! Или, ты думаешь, я не знаю?! Неужели ты и впрямь думаешь, что я не знаю?! Ты лежал рядом со мной, это было перед зарей, думал, что я задремала, сквозь стиснутые зубы у тебя словно стон вырвалось ее имя… А теперь ты ломаешь комедию, чтобы оправдать свои поступки. Со своей индианкой ты разбазаришь все, что есть в этом доме. Остатки. Хотите жить как цыгане, да?! А эта перепись — такой же фарс, как и все прочее… Как цыгане!.. А я не хочу! Я не хочу, голубчик! Ни за что и никогда! Нет! Нет!