О т е ц (вслушиваясь, наклоняет голову, затем напевает шутливо). «Вечерний звон…» Раньше у колоколов был звон лучше. После первой мировой их совсем не стало.
М и р а. Очень может быть.
Отец снова напевает.
Я эту песню хорошо запомнила: ты всегда бубнил ее, когда у тебя что-то не ладилось. И когда маму увозили в больницу.
О т е ц. Ты уже в том возрасте, когда предаются воспоминаниям?
М и р а. Скажи мне, почему ты ни разу не был у нее, когда она умирала?
О т е ц. А ты уверена, что я обязан тебе объяснять?
М и р а. Зато ты уверен, что никогда никому ничего не должен.
О т е ц. Ты аптекарша, ученая, и должна бы знать кое-что о жизни в природе, не так ли? Ну скажи, уважаемый магистр, как и когда умирают звери?
М и р а. Они умирают в одиночестве. Ты тоже к этому стремишься? Завтра твой день рождения, тебе исполняется семьдесят пять, а это значит, что у тебя осталось не так уж много времени на размышления.
О т е ц. Все подсчитано! Когда мой час пробьет, ты его не услышишь. «Вечерний звон…»
Звон колоколов смолкает.
М и р а (по-прежнему разглядывая свои руки). Отекают!.. Хоть бы дождь скорее пошел! Когда ветер колышет кроны деревьев, я закрываю глаза, и мне кажется, что я слышу, как стучат капли. Людям воды не хватает, а во мне ее с избытком. Иногда я с трудом сгибаю пальцы.
О т е ц (неожиданно вскакивает из-за стола, газета, тетрадь и ножницы падают на пол; быстрым движением засучивает рукав клетчатой рубашки и показывает дочери сжатую в кулак руку). Нет больше сил тебя слушать! Посмотри на эту руку! Кузнецом я не был, а рука какая!
М и р а. Можешь не демонстрировать, я ее на себе достаточно испытала.
О т е ц. Слишком мало.
М и р а. Не важно, сколько ты меня бил…
О т е ц. А что важно?
М и р а. Сколько ты бил маму!
О т е ц. Ты никогда ничего не понимала!
М и р а. Уж поверь мне, отец, предостаточно! В тот последний день, когда я была у нее в больнице, мне было пятнадцать лет. Она впивалась ногтями в одеяло и, озираясь на дверь, спрашивала меня: «Мира, ведь он не придет, да? Не придет?»
О т е ц. А к чему мне было туда ходить?
М и р а. Это нужно было тебе самому!
О т е ц. Посмотри! Солнце за гору заходит, небо багряное. Закон природы. Видишь ли, такой вот закон природы сулил нам с твоей матерью быть как вода с огнем.
М и р а. Ну а кто ты сейчас есть?
О т е ц. Огонь! Только сейчас я стал огнем!
М и р а. Бим-бам! Бим-бам! Бим-бам!
О т е ц. По мне рановато звонить, деревья для моего гроба еще зелены. Напоследок я сделаю то, чего не мог раньше. Я сам!
М и р а. Я всегда себя спрашивала, откуда в тебе берется это потрясающее высокомерие. Смешнее всего то, что ты нас подавлял — и мы думали: экий монолит, а ты был всего-навсего воздушным шариком. Как тебе это удавалось? Кем ты, собственно говоря, был? Что ты такого сделал, чтобы мы смотрели на тебя снизу вверх, разинув рты, охая и ахая?
О т е ц (передразнивает). Дождик падает, травка растет… Вот пойдет дождь, и ты эти «охи» да «ахи» забудешь, спокойно станешь продавать свои пирамидоны и слабительные, сделаешь себе цитоскопию и думать забудешь, как с отцом препиралась. Я же тебя помню: была такая толстенькая девочка, начнет плакать и заснет тут же — ни крика, ни тебе капризов. А сейчас будто электрический заряд в тебя угодил.
М и р а (смеется ему в лицо; ссутулившись, изображает учителя за кафедрой). «Лазник, повтори урок, читай медленно, с толком! Выстроили школу. Миклавчич, если ты не будешь мыть свои поросячьи уши, я тебе их отрежу и отнесу домой, чтобы их сварили! Шестью восемь будет?.. Какая упряжка была, упокой его душу, у короля Петра Объединителя, когда он пересекал албанские горы?..»
О т е ц. Да, я был учителем.
М и р а. Только не вздумай мне сейчас сказать: и ты ела учительский хлеб…
О т е ц. Хоть это и так, но сейчас не об этом речь: я говорил о себе.
М и р а. Понятно!
О т е ц. Я вот тут подсчитал: я учительствовал в двенадцати приходах. Прямо-таки рекорд! Поэтому, можно сказать, вы правы, что упрекаете меня за несносный характер, не так ли? Меня отовсюду выживали, и мы переезжали с места на место в потоках материнских слез.
М и р а. К чему ты мне все это докладываешь?
О т е ц (с некоторой патетикой). Разве мне нужна была такая жизнь?
М и р а. Ты считаешь, что родился для другой, лучшей жизни?