Мира перестает всхлипывать. Мотор заработал, скрип колес по свежевыпавшему снегу. Вернулась З о ф и я и встала у стола с елкой. Напевая «Вечерний звон», подходит к игрушкам.
Будем надеяться, что он не станет гнать машину! А как он вообще ее завел, ведь ключи-то у меня? Я только сейчас вспомнил.
З о ф и я. У него были запасные.
О т е ц. У этого человека сам черт на побегушках, как в старину говорили.
З о ф и я (подчеркнуто). Он сам черт и есть!
О т е ц. Ты так думаешь? И он пришел нас искусить?
З о ф и я. Да!
О т е ц (разбирая игрушки, достает куклу со сломанным носом). Никакой игрушки ей не дали. На следующий год надо послать.
М и р а. И распашонки не взяла!
Пауза.
З о ф и я. Пусть ребенок Милана, но все равно хорошо, что эта женщина уехала. Теперь мы, как прежде, одни.
О т е ц. Ты слишком жестока, Зофи…
З о ф и я. Больше не буду. Ты в самом деле сжег? Формулы?
О т е ц. Тебя это в самом деле интересует?
З о ф и я. Прекрасно знаешь, что интересует!
О т е ц. Они в бункере. Пусть еще побудут с нами.
З о ф и я. Ах, отец! Ты самый умный и всегда знаешь, как поступить, всегда умеешь во всем разобраться!
М и р а (искоса смотрит на Зофию, будто невзначай декламирует).
З о ф и я (невозмутимо). Я не лезла в дом. Меня принесли в него. И первую ночь отец сидел возле меня, чтобы мне не было страшно. Светилась маленькая лампочка под цветным абажуром. И сейчас, когда мне страшно, я мысленно вижу те глаза. Я выключу свет и зажгу елку. Вспомним маму и Милана.
Свет гаснет, на елке загораются электрические лампочки. Отец кладет куклу на место, затем достает из кармана связку писем, которую ему передал Ветрин, медленно развязывает тесемку, письма одно за другим падают на игрушки.
О т е ц. Раньше на елках были настоящие свечи.
М и р а. Это опасно, шторы могут загореться.
О т е ц. Милан воском надраивал свои первые лыжи.
Говорят, не слушая друг друга, хотя порой кажется, что разговор общий.
З о ф и я. Только двое пекли настоящие куличи. У Лузников водились орехи, и они дали нам две горсти очищенных. В Сопоте мы испекли с ними пирог из ржаной муки, такой, что во рту таял, а мама спрятала два яичка, потому что Милан любил есть яйца на завтрак.
О т е ц. Вся страна жила бедно. Дети приходили в класс с раздутыми животами от домашнего вина, потому что есть было нечего. А я на больших листах рисовал карту звездного неба.
М и р а. Мы могли бы растить этого ребенка. Не потому, что он Милана, а потому, что я снова бы ожила. Я видела во сне: он лежит в колыбельке из ивовых прутьев на берегу широкой реки, а по обеим сторонам ее — дубы. Вода в реке янтарная. На дне под пологом водорослей лежит мертвая Нада и улыбается совсем так, как ей улыбался Милан.
З о ф и я. Помню, как нам дали первый раз попробовать вина на Новый год. Мы играли в застолье. У нас была железная сковородка. Потом мы с Миланом удрали на чердак, где было такое круглое окно для вывешивания флагов. Ночь была морозная, а нам было жарко. В окно заглядывала невероятно большая луна, освещавшая серебряным светом сразу три долины. Милан целовал меня. Я его ужасно любила. Он ласкал меня, целовал, а я думала: вот так можно умереть от счастья. Он целовал меня и твердил: «Мы ведь можем любить друг друга, Зофи, ты же мне не сестра!»
М и р а. Хорошо развитые дети уже в год начинают говорить. Чем больше с ними общаются, тем раньше они начинают говорить. Мы никогда особенно не были близки с людьми, хотя этого никто не замечал. Теперь в нашей жизни ничего не изменится.
О т е ц. Во всех деревнях, где мне довелось служить, была отчаянная бедность. По ночам с вокзалов доносились жуткие стенания. Страдание, крест, нож! Откуда у меня появилась эта идея перевернуть свет?
З о ф и я. Потом я поняла, что не имела права, все-таки я была ему сестрой.
М и р а. Теперь мои руки будут отекать в непогоду. Если я решусь на операцию, увижу красивого врача в белом халате. Только и всего. В этом году у нас ничего не изменится.