З о ф и я. Эта семья — моя, и никто не может меня лишить ее.
О т е ц. Как мы были бедны! До шестнадцати лет ты не мог сам себе отрезать куска хлеба, потому что его не было вдоволь. Я вам не рассказывал. Видите этот шрам на указательном пальце. Я был мальчишкой и тайком отрезал себе кусок хлеба в кладовке, вдруг слышу, отец вошел в прихожую. Ну, я испугался и угодил себе по пальцу. Страшно бедны мы были, вся страна!
Неожиданно восстанавливается нормальный диалог.
М и р а. Зачем ты мне об этом рассказываешь?
О т е ц. Бедность — это страх…
М и р а. И…
О т е ц. И я принадлежу к тем, кто этот страх не смог преодолеть. Вы его унаследовали от меня, укрывшись за забором этого дома.
М и р а. Верно!
З о ф и я (прерывает раздраженно, торопливо). Хватит! Сил нет больше вас слушать, идиотизм какой-то, бред сумасшедших! Это как изжога от дешевой выпивки в дурной компании! Я не собираюсь на коленях ползать перед животом беременной женщины только потому, что у меня такого нет! Никогда! Ну и что, скажите на милость, живот? Почему мы должны чувствовать себя пропащими, несчастными, бедными, напуганными, глядя, как он набухает под юбкой? Ну что такое этот живот?! Бункер, временный бункер! И когда находящийся там появится на белый свет, где он окажется? За первым же углом его ждут кто с дубиной, кто с ножом, кто с доносом, кто с обманом — весь этот распрекрасный мир, для которого мы никакого интереса не представляем. Пьяницы, интриганы, лицемеры, люди, шагающие по трупам, этот сброд, умывающийся подчас сентиментальными слезами, джунгли… Ступайте со своим брюхом в этот мир, и куда подальше. Пусть себе катятся, если не могут без этого, пусть! У нас же всегда останется наш бункер! Мы обрели свой мир и имеем на него право! Это не страх! И если бы Милан знал… если бы понимал… если бы… если бы он захотел… так же, как мы… если бы… (Не может остановиться, после небольшой паузы, энергично.) А мне никакого живота не нужно! Я его терпеть не могу!
Пауза. Отец и Мира остаются безучастными.
(Внезапно, с поразительной рассудительностью, тихо.) Отец, не бойся, забудь обо всем, это неправда! Ты был достойным и смелым человеком. Во всяком случае, я знаю тебя таким, да и другим это известно. Ты светился, когда вечерами сидел с нами на кухне и учил нас житейским мудростям, и этот свет светил всей долине. Можно ли сделать больше? Нас осталось трое. Нам никто не нужен, никакие женщины, никакие дети. И нечего падать духом из-за того, что избавились от человека, который был для нас яблоком раздора! Новый год мы отметим так же, как прежде, а это всегда было прекрасно, даже когда мы были бедны. Бедность не страшна!
О т е ц. Зофи… Ох, Зофи!..
М и р а. Ох, Зофи, Зофи!..
З о ф и я. А сейчас мы зажжем бенгальские огни и что-нибудь тихонько споем! (Достает бенгальские огни и дает каждому по два.)
Мира отходит в глубину сцены.
Что будем петь? «Спустился туман…»?
О т е ц. Можно!
М и р а. Начинаем!
Поют. Зофия зажигает бенгальские огни. Серебряные искры осыпают всех. Свет гаснет.
З а н а в е с.
ЖЕНИХИ
Пьеса с переодеванием
Перевод Н. Вагаповой.
С т а н е З а л о к а р.
М и р к о З а л о к а р, его брат, профессор.
Я н е, их племянник.
Т е щ а З а л о к а р а.
В и д а, подруга профессора.
С о с е д и.
Г о с т и н а н о в о с е л ь е.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Впереди полоса света, в глубине полумрак. У дверей, в глубине, зеркало; перед ним, спиной к зрителю, ж е н с к а я ф и г у р а — в белом свадебном наряде. Платье выделяется в темноте; голова женщины и руки, поправляющие прическу, скрыты тенью. Все в полумраке. Идет сильный дождь. Капли барабанят по стенам, в водосточных трубах клокочет вода. Оконные стекла гудят, точно в них швыряют горстями песок. Слева появляются д в о е м у ж ч и н. Они проносят старинное кресло и исчезают в правой кулисе. Сразу за ними проходит д е в у ш к а, она несет два больших цветка в горшках. За ней вереницей еще н е с к о л ь к о м о л о д ы х ж е н щ и н, каждая с цветком. Справа, с той стороны, откуда слышен звон посуды, выходит З а л о к а р. Разгоряченный, громогласный. Ему на вид лет пятьдесят.