Воин указал на серый мир.
— Мы бежали сюда, и здесь все закончилось.
Вздох сорвался с губ Октавии как туман.
— Вы бежали от войны, которую проиграли, и построили замок из пыточных комнат. Как благородно с вашей стороны, Талос. Но я все еще не вижу в этом урока.
Он кивнул, уступая ей.
— Ты должна понять наконец, что примарха одолевало его собственное безумие. Его не волновала Долгая Война, он не желал ничего больше, кроме как проливать кровь Империума и мстить за свой жизненный путь. Он знал, что собирается умирать, Октавия. Он хотел оказаться правым, когда умирал.
— Септим говорил мне об этом, — ответила она. — Но совершать грабительские рейды на окраины Империума в течении нескольких веков по прихоти безумца и вырезать целые миры едва ли можно назвать уроком достойных идеалов.
Талос смотрел на нее своими бездушными глазами, оставаясь непоколебимым.
— В таком свете, возможно, нет. Но человечество должно познать страх, навигатор. Ничто другое не дает гарантии согласия. В самом конце, когда Вопящая Галерея стала командным пунктом и одновременно залом военного совета Легиона, деградация пожирала примарха изнутри. Она опустошала его. Я до сих пор помню, как царственно он взирал на нас, каким величественным он выглядел в наших полных обожания глазах. Но смотреть на него было подобно привыканию к отвратительному запаху. Можно привыкнуть к грязи, просто игнорировать запах, но когда что-то напоминает о ней, начинаешь ощущать её с новой силой. Его душа прогнила насквозь, и иными ночами её можно было увидеть в блеске умирающих глаз или в мрачном оскале зубов. Кое-кто из моих братьев задавался вопросом, не был ли он заражен какой-либо внешней силой, но большинству из нас было уже все равно. Какая разница? В любом случае результат был неизменным.
Освещение, словно подгадав момент, замерцало и отключилось. Воин и мутант остались на несколько ударов сердца во тьме, освещаемой только глазными линзами его доспеха и серыми бликами экранов.
— Это происходит все чаще и чаще в последнее время, — сказала девушка. — «Завет» ненавидел меня. «Эхо», похоже, ненавидит нас всех.
— Занятное суеверие, — ответил воин. Освещение восстановилось, такое же тусклое, как и прежде. Талос все еще не торопился продолжать.
— А как же убийство? — напомнила она.
— Убийство произошло вскоре после того, как очевидность его безумия достигла своего апогея. Я никогда не видел существа, которое с такой безмятежностью и восхищением воспринимало собственную гибель. В смерти он бы обрел оправдание. Те, кто нарушает закон, должны быть наказаны самым беспощадным образом, в назидание всем тем, кто замышляет неповиновение. Таким образом, он отправил нас разделывать галактику, нарушать все законы вопреки всякому смыслу, прекрасно зная, что Император поступит согласно закону. Ассасин пришла, чтобы убить Кёрза, великого Нарушителя Имперского Закона, и она исполнила свой долг. Я видел, как он умирает, оправданный и довольный возможно впервые за долгие века.
— Какой гротеск, — подметила Октавия. Её пульс ускорился при мысли, что это замечание может обидеть воина, но страх был безосновательным.
— Может, так оно и есть, — он снова кивнул. — Вселенная не знала другого существа, ненавидевшего жизнь так, как мой отец. Его жизнь была сломана в стремлении доказать, как можно контролировать человечество, а его смерть была доказательством того, что этот вид абсолютно никуда не годится.
Талос извлек голопроектор из поясной сумки и нажал руну активации. Перед ними возникло мерцающее голубым светом изображение в натуральную величину. С невидимого трона поднялась сгорбленная фигура. Его диковатая поза не лишала мускулистое тело красоты, а движения — первобытного благородства. Искажение скрадывало ясность образа, но лицо фигуры — лицо призрака с черными глазами, изможденными скулами и заостренными клыками — украшала порочная ухмылка искреннего веселья.
Талос деактивировал проектор и изображение погасло. Повисло долгое молчание, которое ни он, ни Октавия не решались нарушить.