— Ну, хватит. Тебе не кажется, что это омерзительная, аномальная классификация?
— Не говори глупостей. Мы всего лишь составляем список. Ведь мальчикам нравится все классифицировать?
Когда она так поставила вопрос, мне действительно захотелось этим заняться. Разложить все по аккуратным и ровным полочкам.
— Существует необозримое множество вариантов друзей. И это только начало. Если мы решим, кого пригласим на свадьбу, нам придется учитывать и другие сопутствующие факторы. Сильно ли обидятся те, кого мы не пригласим? Приглашали ли они тебя на свою свадьбу? Подарят ли они что-то приличное (не надо забывать о практической стороне вопроса)? Не напьются ли они до беспамятства и не оскандалятся ли? Нравлюсь ли я им? Нравятся ли они мне?
Тут я не выдержал.
— По-моему, Вероника, нравятся они тебе или нет, значения не имеет. Они не твои друзья.
— Возможно. Но свадьба наша. Принято считать, что это мой день. И поэтому у меня есть право так говорить.
Паузы бывают разные: по длине, по тяжести, по структуре. Установившаяся после последней фразы пауза была непростой. Она была тяжелой, очень тяжелой, она как будто заполнила комнату вязким туманом. И очень долгой. И в ней была отчужденность, злоба и растерянность. И она звучала. Я долго не мог понять, что это за звук, а потом понял. Звук выкапываемых траншей. Скупой скрежет лопат. Траншеи — это подготовка к борьбе, которую проводят на ранних стадиях любых долгосрочных отношений. Я знаю, потому что я не однажды прошел через ранние стадии долгосрочных отношений. Просто я никогда не шел дальше ранних стадий, вот и все. Выстроенные и укрепленные линии обороны потом практически невозможно переместить. Эти линии символизируют силу.
После того как пауза проедала нас кислотой не меньше четырех минут, я решил бросить пробный камень, но — это важно — не уступая, а давая понять, что возводимые ею крепости — всего лишь временные сооружения, которые в будущем могут быть реконструированы. Я должен четко объяснить, что никакие принципы не принимаются безоговорочно.
— Ладно. Ты имеешь право на собственную точку зрения. Давай рассортируем их и разложим по полочкам.
Я взял у Вероники коробку, достал красную кнопку и воткнул ее в моего старого друга Рона Пирса, живущего на Перли-Уэй: мы расстались где-то в 1993-м, когда он связался с женщиной, по своей сути напоминавшей одноразовую посуду. Рон стоит на фоне дорожного знака, это было, кажется, в 1989-м, в Германии, улыбается и показывает на деревушку под названием Минж. Мы тогда отлично отдохнули. Рон подцепил какую-то заразу у барменши. Я втыкаю кнопку в грудь как колдующий шаман.
— Это в прошлом. Рон Пирс — уже история. Он тень, прерванный полет.
Вероника грустно кивает.
— Значит, красные кнопки для привидений.
— Можно и так сказать.
— Есть еще призраки?
Я судорожно трясу коробку и извлекаю пригоршню красных кнопок. Осторожно вынимаю их и складываю на ладони. Ральфу Вотерману я протыкаю голову, он погибает в неравном бою. Мы не разговаривали с тех пор, как он нанес мне удар головой. Безумный Иен Спрайти и его подруга Сьюзан получают по кнопке в живот. Мы были друзьями, пока я не попытался залезть под юбку Сьюзан. Тогда я чудом остался жив.
Джону Сэдлеру я попытался вонзить кнопку в глаз, но попал в нос. Не знаю, почему мы перестали общаться; это наш последний совместный снимок, в 1991-м в «Буш-Рейнджерс». Просто отношения себя изжили. Надо много красных кнопок. Кэти Кэлхун, я любил ее, а она меня бросила, разбила мне сердце. Вот тебе. И еще одну. Толстозадая Филиппа Бут, она меня отшила, хотя до этого три года кокетничала со мной. Вот тебе. Прямо в ухо.
Красных кнопок все больше. В конце концов, из доски торчит не меньше двадцати красных головок. Я вспотел от напряжения.
Повернувшись к Веронике, признаюсь:
— А знаешь, это неплохое занятие.
— Я тебе говорила, — отвечает она застенчиво. Потом улыбается, открывая свои маленькие зубки; мне кажется, их у нее в два раза больше, чем у обычного человека, они похожи на кукольные. На верхнем ряду следы губной помады, по цвету идеально подходящей к ярко-красным волосам.
— Это как… я не знаю. Как чистка, что ли. Словно сбрасываешь путы. Избавляешься от лишней тяжести. И сразу легче. Я хочу еще. Мне это помогает. Это делает меня легким как воздух.
— Дальше будет не так весело. Различия становятся более тонкими. Это действует уже не столь освежающе.
— Вот, у меня есть зеленые. Кто будет зеленым?