В интерпретации матча с позиции холодной войны сразу же виден существенный недостаток. У Фишера и Спасского было нечто общее — они абсолютно не подходили на роль представителей политических систем своих стран. Спасский не был советским патриотом и не скрывал этого. Асоциальное поведение Фишера сделало его для многих соотечественников не-американцем.
В «Sunday Times» от 2 июля Артур Кёстлер, автор потрясающего исследования о сталинизме «Слепящая тьма», мягко предупреждал: «Бобби — гений, но в качестве посланника свободного мира он, скорее, достигнет обратных результатов». «Washington Post» размышляла, как поведение Фишера превратило матч «из спортивного состязания в повод для нарастания атмосферы холодной войны». Один из читателей «Post» написал, что «Фишер — единственный американец, который заставил всех в США болеть за русских». В статье, написанной в конце июля и развеселившей всё советское посольство в Рейкьявике, фельетонист «Washington Post» Арг Бухвальд размышлял над дилеммой: позвонит ли Никсон в Исландию, если Фишер победит? Он предположил между ними такой разговор:
— Хелло, Бобби, это президент Никсон. Я позвонил просто, чтобы поздравить тебя с победой в Исландии.
— Покороче, если можно. Я устал.
— Это великий день для Америки, Бобби.
— Ещё более великий для меня. Я выиграл 150 тысяч долларов и показал дулю этим исландским подонкам.
В конце концов президент вешает трубку и звонит директору ЦРУ Ричарду Хелмсу.
— Дик, я посылаю президентский самолёт в Исландию за Бобби Фишером. Сделай одолжение: как только он сядет в него, постарайся, чтобы самолёт угнали на Кубу.
Виктор Джакович вспоминает чувства, царившие в день завершения матча:
Когда он выиграл для Америки шахматную корону, нашей первой реакцией была не гордость. Нашей первой реакцией было облегчение, что всё наконец закончилось. Второй — мы победили! Америка победила. Наш парень — чемпион. Победитель, родившийся и выросший в США, — это было нечто. Но самое первое чувство — огромное облегчение. Испытание оказалось суровым.
Однако сложно возразить, что самой распространённой точкой зрения на матч было восприятие его как эпизода холодной войны. Новый чемпион рассматривал это именно так. В апреле «The Times» отметил: «Фишер верит, что в каком-то смысле сражается за свободный мир против Советского Союза, в атмосфере, схожей с берлинской блокадой двадцатилетней давности». Фишер убрал бы слова «в каком-то смысле». В интервью Джеймсу Бёрку из Би-би-си он сказал:
Это действительно борьба свободного мира против лгущих, изворотливых, лицемерных русских... Сражение между мной и Спасским — микрокосм мировой политической ситуации. Они всегда говорят, что мировые лидеры должны вести борьбу лицом к лицу. Именно это мы и делаем — но без бомб, сражаясь на доске.
Западная публика также была убеждена в геополитической значимости сражения — письма, выражающие мнение подобного рода, наводняли местную и национальную прессу. Дональд Кёртис из Коннектикута писал в «New York Times»: «Шахматы гораздо важнее для миллионов людей за границей, нежели в Соединённых Штатах. Победа мистера Фишера может впечатлить их больше, чем все торговые и военные договоры или договоры о помощи, вместе взятые». То же утверждал редактор «New York Times» в своей колонке, сравнивая произошедшее с советскими достижениями в космосе: «Несомненно, потеря Спасским титула может рассматриваться как огромный национальный регресс, спутник наоборот». Перед первой партией «Washington Post» писала: «Победа Фишера наносит удар по основам советской идеологии». Даже десятилетия спустя многие персонажи нашей истории совпали во мнениях. Для исландского оператора Гиссли Гестссона это был не просто шахматный матч: «Это была битва за умы людей по всему миру — ведь сражались супердержавы. Думаю, шахматам было обидно, что их использовали таким образом».
Стереотипные контрасты между «мы» и «они» можно найти во многих статьях и книгах современных писателей — это отражает период, в который они жили. Переводчика советского посольства Валерия Шаманина приводили в качестве примера отсутствия у советских чиновников человечности. Фрэнсис Уайдхем, один из авторов экспресс-отчёта о матче, считал Шаманина похожим на манекен. (Однако насколько оживлённым должен быть профессиональный переводчик? В обычной жизни Шаманин полон теплоты и энергии.)
По словам Брэда Дарраха, Шаманин был «одним из числа псевдоофициальных советских чиновников, чьи лица казались восстановленными до человекоподобной формы после смертельной травмы». Он отмечал, что советская делегация ходила гуськом; все были невыразительными и необщительными, «как финалисты в соревновании на самоуничижение». Все, за исключением Спасского и ещё Крогиуса, чья выразительность для жителей Запада казалась даже пугающей; он напоминал персонаж из фильма ужасов: психолог, плетущий интриги и с жестокой проницательностью ведущий героя к провалу. Ефим Геллер, даже с точки зрения советских современников, не говоря о западных репортёрах, необычайно подозрительно относился к Западу, и корреспондент ТАСС Александр Ермаков называл его «мистер Нет» за нежелание делиться информацией даже с советским государственным агентством печати.