— После этого мы будем друзьями, — сказал Сол.
— Мы будем друзьями.
И почему-то это было важнее всего остального.
Они вступили в круг.
Ребёнок заплакал.
Глава 14
Лето было в разгаре. Он стоял у подножия Горы — странного нагромождения лавы и шлаков, которое высилось над пересечённым ландшафтом. Монументальный памятник Взрыва был чист от радиации. Кустарник и чахлые деревца росли у самого основания, вверх по склонам тянулись — с длинными проплешинами — мхи да лишайники. Ветер зловеще завывал между острыми уступами, обдувая Гору. Небо затянулось желтоватыми облаками.
Гора Смерти!
Сос запрокинул голову, но вершины разглядеть не мог. На высоте нескольких сот ярдов смутно виднелись огромные металлические выступы, асимметричные и безобразные. А над головой, в ожидании добычи, кружили в тумане хищные птицы.
Он прикоснулся пальцами к плечу и снял Глупыша. С грустью смотрел он на пятнистые — будто взъерошенные — коричневые перья, и нелепая, бестолковая окраска показалась ему до боли родной.
— Ну вот, дружок, дальше тебе дороги нет. Я поднимаюсь на Гору, чтобы никогда не спуститься. Но ты здесь ни при чём. Эти стервятники не по твою душу.
Он подбросил птицу. Глупыш расправил крылья, покружил и, вернувшись, снова сел на плечо.
Сос развёл руками.
— Я даю тебе свободу, а ты… Глупыш.
Это ничего не меняло, но он был тронут. Откуда птица могла знать, что готовило будущее?
И кто вообще может знать это? Сколько человеческой верности и любви выросло из простого неведения своей судьбы?
С ним была верёвка, но уже не как оружие. Он сломал жалкое деревце, очистив ствол, как некогда делал это Сол, соорудил грубую палку и, поудобней приладив поклажу, двинулся вверх.
Выступы действительно были металлическими — огромной величины балки и плоскости, оплавленные по краям и углам, с расщелинами, забитыми камнями и грязью. Будто тысячи человек свалили всё это в кучу и подожгли — если предположить, что металл может гореть. А может, они облили его спиртом? Разумеется, нет: Гора была творением Взрыва.
И на этом предельном изломе своей жизни Сос не утратил любопытства ко всему, что касалось прошлого. Взрыв… Как мог он породить такие противоречивые явления: невидимую опасность Больной земли и зримый ужас Горы Смерти? И если, как уверяли ненормальные, во всём были повинны сами люди, почему они сделали такой выбор?
Здесь таилась загадка всего сущего. Современный мир начался со Взрыва; что происходило до него — об этом можно было только гадать. Ненормальные рассказывали о прошлом; то общество жило по совсем иным законам — мир невероятных машин, роскоши и знания, от которого мало что сохранилось. Но если одной половиной рассудка он верил им и книгам, — свидетельства были столь убедительны! — то вторая, практическая половина видела бездоказательность этих сведений. Другим-то он описывал древнюю историю, как факт, но иногда и ему казалось, что и сами книги, и люди, и природа — всё было создано Взрывом из пустоты, в одну секунду.
Приладив палку между спиной и поклажей, он захлестнул одну из балок верёвкой и подтянулся. Существовал, вероятно, и более лёгкий путь вверх, у многочисленных его предшественников не было ни верёвки, ни навыков обращения с нею, — но ему не хотелось искать того, что легче. Глупыш слетел с плеча и, усевшись на балку, смотрел на него сверху.
Единственный настоящий друг! Он никогда не выражал недовольства, не мешал; когда Сос дрался в круге, он лишь пережидал в безопасном месте, по ночам улетал охотиться — и всегда возвращался.
Сос вскарабкался на балку и освободил верёвку. Глупыш тотчас вспорхнул к нему, мягко задев правое ухо кончиком крыла. Всегда на правое плечо, ни разу на левое! Но он не засиделся — этот выступ был лишь первым из множества: вертикальных, горизонтальных и наклонных, больших, малых и средних, прямых, закруглённых, изломанных. Путь предстоял тяжкий, изнурительный.
К вечеру он вынул из поклажи тёплую одежду и съел большой кусок хлеба, который прихватил с ближайшей стоянки. Странная забота со стороны ненормальных: обеспечить источником жизни тех, кто обрёк себя на смерть!
На той стоянке, зная, что она последняя, он не обошёл вниманием ни одной вещи… даже телевизор. На экране, по обыкновению, шла немая, бессмысленная пантомима: мужчины и женщины, одетые вычурно, как ненормальные, дрались и целовались бесстыдно и напоказ, никогда не доходя до настоящей схватки и настоящей любви. В некоторых эпизодах можно было разобрать подобие истории — но всякий раз, как появлялся хоть какой-то смысл, сцена менялась и возникали новые персонажи, которые поднимали стаканы с пенящейся жидкостью или совали в рот тонкие цилиндрические палочки и поджигали их. Что ж удивляться, — никто этого не смотрел! Однажды он спросил Джоунса о телевидении, но директор лишь усмехнулся и сказал, что этот вид техники не входит в ведение его департамента, но в любом случае, всё это древние записи, сделанные до Взрыва.