Снаружи их с Хароном никто не ждал: видимо, жильцы Тенпенни-Тауэр здраво рассудили, что гоняться за собственной смертью — не лучшее из возможных занятий. Эмили с досадой подумала, что совсем не обязательно было так уж рьяно оберегать нравственность уоррингтонских кротокрысов.
От депо до «РобКо» было рукой подать — так что, к вящей радости Жестянщика Джо, они даже успели поймать караван. Радость караванщиков была куда более умеренной — что ж, и неудивительно; Эмили догадывалась, что после всей этой истории вид у них с Хароном не самый благонадёжный. Другое дело, что чувства бродячих торговцев занимали её сейчас в последнюю очередь.
По расчётам хозяина каравана — суетливого толстячка по имени Лукас — до Мегатонны оставалось восемнадцать часов. Хватит ли ей этого времени, чтобы привести мысли в порядок, Эмили не знала. Её представления о том, какой должна быть жизнь, в очередной раз рассыпались — и теперь торопливо и неуклюже воссоздавали себя из обрывков, подобно ДНК, искорёженной гамма-излучением. Так-то, если взглянуть непредвзято, положение дел Эмили балансировало между отметками «хуже некуда» и «катастрофа».
С папой она разругалась. Хорошо так, основательно. Что делать с Тенпенни-Тауэр — чёрт его знает. С точки зрения этики — надо мстить, а то. Но с точки зрения математики — сотня трупов в подвале, наверное, более приемлемый итог, чем пара сотен? С «Рейнджерами Рейли» тоже непонятно — хотя Кирпич перед прощанием и оставила ей список объектов для картографирования, Эмили сильно сомневалась, что её будут рады видеть на Сьюард-сквер, с чертежами или без.
…А на другой чаше весов были те несколько минут в тоннеле метро. И это непостижимым образом всё меняло.
Мудрый Снежок как-то выдал под винтом: «Пустошь всё равно своё возьмёт». Что конкретно он имел в виду, выяснить не удалось — но фразе это, пожалуй, пошло только на пользу. Что-то аксиоматическое было в этом девизе, который можно начертать на любом щите и подогнать под любую концепцию. И Эмили с готовностью воспользовалась такой возможностью. Пустошь своё возьмёт — и ладно, и пусть. Только не сейчас.
*
Идти по размытой ливнем дороге оказалось непросто: некоторые лужи легче было переплыть, чем обойти. Это роботы Жестянщика Джо могли воспарить над суетой — а брамин радостно пёр напролом, обдавая караванщиков и груз каскадами холодных брызг.
— Тупонький он у нас, — извинился за подопечного Лукас, с опаской поглядывая на то, как Харон выжимает насквозь промокшую ветровку Эмили. — Уж не серчайте.
— Ага. Весь в тебя, а, Лукас? — заржал один из охранников. — Мамка-то у него умная была, послушная…
Ну, понеслась душа в рай, поняла Эмили.
На Харона смотреть было жалко.
*
На ночлег они остановились неподалёку от станции «Жюри-стрит». На роботов никто не покушался — видно, ливень распугал всех рейдеров, заставив их попрятаться по норам. Эмили и сама бы не отказалась от тёмной и тихой норы. Усталость брала своё: день и правда получился чертовски долгим. Но обалдевшие дофаминовые рецепторы бились в истерике и требовали добавки, не позволяя уснуть. Только и оставалось, что сидеть у костра, искоса поглядывая на Харона — абсолютно невозмутимого, конечно же, — и слушать байки караванщиков.
Это было пыткой — ну, почти.
—…А ещё мы повстречали Алекса из Кентербери, славный такой парень, — речь Лукаса лилась непринуждённо и легко. — И рассказал он мне про один посёлок у Сто Шестого. Хороший посёлок — был. Дома крепкие, от дорог далеко, а если кто и нападёт — так Убежище рядом, можно там переждать.
— Что-то я о таком посёлке не слыхал, — в голосе охранника слышалось сомнение.
— И не услышишь, — проворчал Лукас. — Там какая-то чертовщина приключилась. Однажды, осенью ещё дело было, попросился к ним на постой какой-то бродяга. Уставший весь, потрёпанный, и оружия-то при нём никакого не было. Говорит: «Учёный я, от исследовательской группы отстал. Позвольте одну только ночь у вас, в безопасности, пересидеть, а наутро уйду своих догонять». Там же, у Сто Шестого, скорпионов прорва, а они по ночам как раз и охотятся. Но — нет. Выставили жители этого парня за ограду. Не понравилось им, что он вокруг колодца крутился. У них же колодец был — славный такой, глубокий, с очистной установкой, — и они эту воду пили лет тридцать, и другим продавали, тем и жили. Ну, значит, учёный этот намотал сопли на кулак да и ушёл. Недалеко. Все слышали, как он по ту сторону ограды стонет да на помощь зовёт, но никто из поселян на помощь не рыпнулся, своя-то рубашка к телу ближе. В общем, проклял он их или что ещё — но начали люди из того посёлка умирать, один за одним. И дети малые, и старики… все. Вода в их драгоценном колодце в чистый яд превратилась. И недели не прошло, как этот путник, значит, всех за собой увёл.
— А от кого ж тогда твой Алекс это всё узнал? — буркнул охранник.
— Я почём знаю? — обиженно насупился караванщик. — Мне как рассказали, так и я вам передаю.
Эмили улыбнулась. Фольклор Пустоши был прелестно архаичен — чистая, не разбавленная конкретикой мораль. Самое интересное, что вариацию этой же истории о мёртвой воде она уже слышала в Ривет-Сити. Якобы трое рейдеров напали на какую-то лабораторию, расположенную на севере в горах, перебили всех учёных — а поживиться им оказалось и нечем, кроме нескольких бутылей очищенной воды. Воду они, ясное дело, выпили, и через пару дней умерли в страшных мучениях от неутолимой жажды. Это ж, чёрт возьми, целый мотив!
— А ты как думаешь, брехня или нет? — охранник-правдоруб повернулся к Эмили. — По мне, так брехня. Тебя как вообще зовут, молчунья?
— Эмили, — машинально ответила она.
Реакция её удивила. Караванщики, как по команде, внимательно уставились на неё. А Лукас осторожно спросил:
— А ты, случайно, ну вот совершенно случайно, не та девчонка из Убежища, о которой все говорят?
— Все — это кто?
— Ну… Тридогнайт, народ в Ривет-Сити. И парнишка один в Мегатонне всё о тебе расспрашивал.
— Что ещё за парнишка? — проворчала Эмили.
— Бучем звать. Высокий, симпатичный. Ну, то есть, девчонкам такие, вроде, нравятся… — он совсем запутался и обречённо махнул рукой. — Смуглый такой, волосы тёмные, на куртке удав вышит. Да ты его должна знать, он ведь из Убежища вашего вылез! Вообще осенью из Сто Первого народ так и повалил. В основном, конечно, молодняк. Им Смотритель голову заморочил, что на поверхности руины одни, а тут же — во! — Лукас наставительно поднял палец. — Цивилизация! Так вот, Буч этот вокруг Джерико всё крутился, потом они, видно, поладили — и ушли куда-то из города. А перед уходом он письмо для тебя оставил. Даже несколько! Одно мне передал, одно — Вольфгангу, третье оставил в «Салуне Мориарти»…
— Странно, — Эмили поморщилась, глядя, как Лукас вытаскивает из-за подкладки куртки жёваный конверт. — И что там?
— Я ж не читал, — он пожал плечами. — Небось, пишет, куда он пошёл и где ты его можешь найти. На вот, держи.
— Мне не нужно, — Эмили протянула письмо обратно.
— Да как так-то? — растерялся караванщик. — Он просил передать…
— Хорошо, — кивнула Эмили. — Ты его передал.
Она скомкала конверт — и швырнула его в огонь. Лукас огорчённо охнул.
Эмили поднялась и, чувствуя на себе удивлённые взгляды караванщиков, поспешно зашагала прочь, подальше от костра. Может, это и было невежливо — но, ей-же ей, хватит с неё хороших манер. По крайней мере, на сегодня.
Дойдя до вросших в землю развалин двухэтажного коттеджа, она остановилась. Прислонилась к стене, влажной и почему-то тёплой, словно живой, — и закрыла глаза, чувствуя, как ветер, напоённый ночной прохладой и горьким запахом дыма, лениво треплет её волосы.
Ждать пришлось недолго. Эмили улыбнулась, услышав знакомые лёгкие шаги.
— Буч? — спросил Харон с любопытством.
— Мелкая нечисть подвида «туннельный змей», — успокаивающе сказала Эмили. — Не стоит внимания.
— Ещё один из твоего пандемониума?
— Ох, нет, — она поморщилась. — Просто мелкий засранец. Он вклеивал мне жвачку в волосы и сочинял про нас с Аматой похабные стишки. Не дорос он до моего пандемониума.