— Это было бы непозволительной тратой времени, — он легко подхватил её на руки. От него пахло мылом, сигаретами и — Эмили недоверчиво принюхалась — одеколоном? Это было так непривычно и настолько ненужно, что она улыбнулась.
— Что же ты так легко оделась? — проворчал он, перенося её через лужу.
— Для красоты, — Эмили шмыгнула носом. — А что? Тебе не нравится?
— Да нет, почему. Хорошее платье. Такое… тонкое.
— А ещё оно гармонирует с моими глазами и чем-нибудь там ещё, — подсказала Эмили.
— Наверняка.
Она засмеялась. А через миг улыбнулся и он. И это было так странно, так удивительно — чувствовать его тепло, ловить его улыбку, и всё это под десятками настороженных, неприязненных взглядов…
— И утащил он прекрасную принцессу в своё мрачное логово, — пробормотал Харон, останавливаясь на пороге хижины Бёрка. — Люди не прибегут тебя спасать?
— Эти — нет, — она усмехнулась. — Да здравствует принцип невмешательства.
И они остались вдвоём. Харон посадил Эмили на кровать, закрыл дверь — и в нерешительности замер посередине комнаты.
— Неловко, правда? — нервно усмехнулась Эмили.
Он кивнул.
— Иди ко мне, — попросила она.
Харон покорно сел рядом — неподвижно, а главное — молча, чёрт возьми, молча! Эмили растерялась. Что не так? Сейчас-то — что не так? Им наконец-то никто не мешает, за дверью — противная, но безопасная Мегатонна…
Она неуверенно дотронулась до его предплечья — и поразилась тому, какими напряжёнными были мышцы под горячей кожей. Заглянула в лицо — отрешённое, внешне спокойное.
— Эй, ты здесь? — осторожно спросила она.
Харон еле заметно кивнул.
Эмили провела рукой по его лицу. Осторожно отвела в сторону прядь медных волос, ещё влажных после душа. Поцеловала его в плотно сжатые губы — господи, это было всё равно что целовать каменную статую!
— Что случилось, Харон? — прошептала она испуганно. — Я что-то не так сделала?
От его взгляда — воспалённого, совершенно измученного — ей стало не по себе.
— Это плохая затея, маленькая, — тяжело проговорил он. — От такого так просто не отмоешься. Ты меня потом не простишь. И себя тоже.
— Я тебя не прощу, балбес, если ты сейчас же не перестанешь изводить нас обоих! — сердито выпалила она. — Так что — прекращай, ну! Знаешь, что мне надо? Чтобы ты вышел из кататонии, помог мне выпутаться из чёртова платья и сделал со мной всё, что тебе хочется. Хотя ладно, с платьем я как-нибудь сама разберусь, — она принялась расстёгивать пуговицы дрожащими пальцами. — Но если я начну сама справляться с третьим пунктом — поверь мне, вот это будет неловко… Ох.
Он подхватил её и усадил на колени, крепко прижимая к себе. Эмили слабо пискнула. Её познаний в анатомии вполне хватало, чтобы понять: он настроен очень даже решительно.
— Значит, всё, что захочу? — глухо осведомился Харон, расстёгивая оставшиеся пуговицы на её платье.
Вместо ответа она легонько укусила его за нижнюю губу.
Миг — и она оказалась между Хароном и матрасом. Перемена мест. Что ж, этого следовало ожидать.
Он начал целовать её — по-настоящему, всерьёз; от этих поцелуев у Эмили кружилась голова, а по венам растекалось игристое тепло. И всё это было восхитительно, в сотню раз лучше, чем она себе представляла — ровно до того момента, как она вспомнила, что под платьем, кроме шёлковых трусиков, у неё ровным счётом ничего нет, а в комнате ещё достаточно светло.
— Шрам, — прошептала она. — Ты не мог бы…
Она хотела попросить его закрыть глаза, отвернуться — что-нибудь в этом роде — но он понял по-своему. С губ Эмили сорвался растерянный полустон-полувздох, когда он провёл языком вдоль рубца и принялся целовать шрам, эту ужасную отметину — целовать осторожно, едва касаясь… Но и его горячего, прерывистого дыхания было достаточно, чтобы ошарашенная Эмили поняла: у неё несколько больше эрогенных зон, чем она полагала.
Его руки скользнули вдоль рёбер — на талию — и ещё ниже.
— Харон… — выдохнула Эмили.
Он понял — на этот раз понял. Шершавые пальцы сдвинули в сторону мокрую шёлковую ткань — и дотронулись до нежной кожи.
— Ох ты ж чёрт, — удивлённо выдохнул он. — Да тебе и вправду нравится.
— Я же говорила, — улыбнулась она — и в следующий же миг улыбка сползла с её губ, уступив место совершенно непристойному стону.
— Так хорошо?
— Да-а…
Каждое движение его пальцев отзывалось в ней мучительно-сладкой истомой. Харон знал её, вот в чём дело. Знал её всю. Знал, когда замереть на секунду, когда ускорить темп и усилить нажим… Знал, что делать, чтобы сорвать с её губ то хриплый, исступлённый шёпот, то долгий слабый стон. Он просто играл на ней, как на музыкальном инструменте.
— Не сдерживайся, маленькая, — попросил он. Что ж, это было нетрудно.
Тепло, постепенно зревшее под его пальцами, разлилось по её телу тёплыми пульсирующими волнами. Наслаждение было таким острым, что у Эмили перехватило дыхание — и в мире не осталось ничего, ничего, кроме стука её сердца и нежного взгляда Харона.
— Иди ко мне, — попросила она из последних сил. — Пожалуйста.
— Уверена?
Она кивнула, не сводя с него глаз. Уверена, как ни в чём и никогда.
Пряжка поясного ремня лязгнула о каркас кровати — и Эмили нетерпеливо подалась навстречу Харону. Медленно и осторожно — очень медленно и очень осторожно — он вошёл в неё, с каждым движением проникая всё глубже, пока не заполнил её всю, без остатка. Эмили замерла, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Маленькая… — хрипло спросил он. — Всё хорошо?
— Ох, — проговорила она. — Чудесно.
Что такое «чудесно», она поняла в следующий миг — когда он начал двигаться в ней, всё так же бережно и нежно. Такой твёрдый и горячий. Эмили застонала, и он поймал этот стон на её губах, прижался к ней теснее. Она обхватила его бёдрами, качнувшись навстречу — чтобы принять его ещё глубже. Так, как он того заслуживает. Так, как она того хочет.
Он остановился.
— Что-то не так? — испуганно спросила она. И по его затуманенному взгляду поняла — наоборот, всё слишком так.
— Давай, — улыбнулась она, облизнув пересохшие губы. — В меня.
Он глухо простонал — и несколько резких, уверенных движений довершили дело.
— Эми… — выдохнул он, глядя ей в глаза. И она почувствовала, как внутри неё разливается блаженное тепло.
А потом они лежали рядом — рука в руке — и смотрели друг на друга, не в силах подобрать слова и не желая слов. И в этой тишине было больше правды, чем в любых клятвах и обещаниях.
*
Эмили проснулась. Села на кровати, обхватив руками колени. Не от холода — в комнате до сих пор было тепло, даже стёкла запотели. Скорее, по привычке. Чтобы собраться с духом.
Харона в комнате не было. Но его вещи — рюкзак, разгрузочный жилет, куртка — остались здесь, не позволяя Эмили запаниковать. А увидев дробовик, она окончательно успокоилась.
Луч рассветного солнца пробился сквозь прореху в шторах. Задержался на изголовье кровати, прочертил линию по измятой простыне, подхватил пылинки, подсветив их изнутри золотом…
Значит, это случилось. С ней. С ними.
Странно: она не чувствовала ни стыда, ни растерянности. Слишком уж правильно всё было ночью. Так, как и должно быть.
Она не спеша оделась — набросила просторную вязаную кофту поверх бедного платья, которому, по-хорошему, не помешала бы стирка. Посмотрелась в настенное зеркало и в который уже раз не узнала себя. У настоящей Эми Данфорд никогда не было таких счастливых глаз, такой непристойной утренней улыбки. Только вот — лучше пусть эта Эми Данфорд из отражения станет настоящей. А та бедная девчонка из Убежища, мир праху её, — переходной стадией.
Харон, конечно же, сидел на пороге хижины.
— Решил скрыться с места преступления? — Эмили присела рядом.
— Решил, что ты заслуживаешь шанса не проснуться рядом с гулем, — ответил он.
— И зачем бы мне такой шанс? — ласково спросила она.
Харон повернулся к ней. И Эмили поняла: никогда она не сможет привыкнуть к этому взгляду. Не заслужила она, чтобы Харон смотрел на неё так — с такой нежностью и тревогой.