...Приземляемся. На аэродроме - ни души. Потом вижу: из лесу выходит человек. Узнаю в нем штурмана 24-го Краснознаменного полка Тихонова.
- Где народ?
- На рассвете все уехали, - отвечает он.
- А семьи?
- Часть семей погрузили в эшелон. Он уже ушел. Остальных автомашинами перевезли за Березину, в Гомель.
- А почему не перегнали эти самолеты? - указываю на машины, стоявшие на окраине аэродрома.
- Неисправны. Нет двигателей.
- Кто еще остался, кроме вас?
- Штурман Лепкевич и несколько солдат. Остальные улетели.
- Куда?
- На запасные аэродромы - в Телуши и Серебрянку.
- Кто занимается эвакуацией?
- Командир аэродромного батальона Мусиенко. Нам приказано неисправные самолеты сжечь.
- Правильно. Сейчас же приступайте к делу.
Эвакуация, видно, проходила в спешке, ветер разносил по полю обрывки каких-то бумаг, которые не успели сжечь.
- Эх! - невольно вырвался у меня вздох при виде страшного запустения, в котором сразу же оказался гарнизон. К празднику 1 Мая мы высадили на территории городка много деревьев, разбили клумбы, посыпали песком дорожки, покрасили заборы. А теперь все затоптано, захламлено, покрылось копотью.
Вижу, от узла связи по направлению ко мне бежит девушка в пилотке и гимнастерке. "Кто такая?" - подумалось. Когда девушка подбежала, сразу узнал ее: Яна Сорокина. Она не раз прежде бывала в штабе.
- Что вы тут делаете? Почему не уехали? - спрашиваю.
- Мне приказали задержаться, чтобы поддерживать связь с аэродромами.
Говорит, а у самой на глазах слезы. Вижу: страшно ей тут оставаться, но сказать об этом не решается. Экая славная девушка.
- Хорошо. Исполняйте. Но как только заметите приближение фашистов, уничтожьте аппаратуру и бегите за Березину.
Яна Сорокина поддерживала связь до последней возможности, хотя ей одной было, конечно, страшно. Потом, когда увидела через окно, что немцы приближаются, молотком разбила аппараты связи и выбежала на улицу. На ее счастье, в прибрежном кустарнике оказалась полузатопленная лодка. Яна прыгнула в нее, оттолкнулась от берега и, работая доской, как веслом, добралась до противоположного берега Березины.
- Какая девушка! Вот молодец! - не переставал восхищаться ею потом начальник связи Даниил Денисенко.
Я приказал Денисенко представить Сорокину к правительственной награде. Вместе со своими подругами Полиной Авсиевич, Анной Бушуевой, Антониной Мельничен-ко, Фирой Кауфман, Раисой Грошевой, Валей Загороднюк Яна всю войну несла службу на узлах связи, награждена орденами и медалями. После войны она работала на узле связи станции Гомель, потом тяжело заболела и умерла.
* * *
Тихонов с группой солдат остался для того, чтобы сжечь все, что не успели эвакуировать, а мы с Липкевичем поспешили в Серебрянку. Учебный самолет-бомбардировщик УСБ, на котором мы вылетели, почему-то все время тянуло в правую сторону. Приходилось затрачивать немало усилий, чтобы выдерживать курс. После приземления я спросил у Горохова, почему так странно вела себя машина. Осмотрев ее, инженер сказал:
- Нарушена центровка. Вспомнил: вчера мне докладывали, что рядом с этим самолетом разорвалась бомба. Машину деформировало, и больше на ней летать нельзя. Диву даюсь, как вы только прилетели.
Подходит Тельнов, докладывает: самолеты рассредоточены, техники и механики роют щели, летчики и штурманы готовятся к боевому вылету. Только мы подошли к командному пункту, слышим сзади звук моторов. Обернулись, видим, снижается бомбардировщик. За ним тянется шлейф огня и дыма. А сверху пикируют два "мессера". Видно, как к самолету тянутся огненные трассы,
Из помещения КП выскакивает Вихорев. Рядом стоял пикап. Садимся в него и к самолету. Один из немецких истребителей заметил наш автомобиль, снизился и на крутом вираже полоснул пулеметной очередью. Но пули прошли мимо.
- Ну, погодите, сволочи, - негодуя от ярости, погрозил им кулаком Вихорев. - Вы еще поплачете.
К горящему бомбардировщику вслед за нами устремились пожарная и санитарная машины. Вытащили из кабины летчика. Комбинезон на нем тлел, на шее зияла кровавая ссадина. Штурман без сознания склонился над панелью приборов, обмяк. Стрелок был мертв. Их оттащили подальше от самолета, положили на траву. Пожарные начали тушить огонь.
Летчиком оказался Василии Леонтьев, один из опытнейших командиров. С трудом шевеля пересохшими губами и тяжело дыша, он рассказал, что произошло.
В составе звена Леонтьев вылетел на бомбежку танковой колонны противника. Экипажам удалось прорваться сквозь огневой заслон и с ходу поджечь впереди идущие танки. Движение на дороге застопорилось. Обойти горящие машины было нельзя: справа и слева болото. Один танк рискнул было проскочить сбоку, но тут же застрял в затянутой осокой хляби. Самолеты прошли над застрявшей колонной раз, другой, третий. "Эрликоны" надсадно били по ним, по экипажи это не остановило. Они "утюжили" колонну до тех пор, пока не кончились боеприпасы. Танки затянуло сизой пеленой дыма, и подсчитать урон оказалось невозможно.
Только бомбардировщики отошли от цели, как сверху на них напала шестерка "мессершмиттов". Юрким, маневренным истребителям было не так уж трудно расправиться с тяжелыми машинами. Как ни оборонялись воздушные стрелки, отбиться от фашистов не удалось. Один бомбардировщик загорелся и упал в лес. Другой, подбитый, сел на вынужденную в поле. Леонтьеву сначала удалось уйти от погони, но потом и его настигли. Остальное мы видели сами.
- Отправить в госпиталь! - приказываю врачу, торопливо обрабатывавшему раны и ожоги на щеке и шее летчика.
- Товарищ генерал, не отправляйте, - взмолился Леонтьев. - Оставьте в части. Я быстро поправлюсь.
- Но у вас же осколочное ранение в шею, - старался убедить летчика врач.
- Какое ранение? Царапина. Я же вас потом не найду.
Такая привязанность летчика к своему воинскому коллективу, к боевым друзьям, от которых он ни за что не хотел отрываться, тронула меня.
- Ваше слово? - обращаюсь к врачу. Тот пожал плечами.
- Хорошо, пока оставим, А будет плохо - немедленно отправим в тыл.
Леонтьев недолго был приковал к постели. Рана быстро затянулась, ожоги зажили, и он снова начал водить бомбардировщик на боевые задания.
Обстановка на фронте с каждым днем осложнялась. Наши наземные войска с боями продолжали отступать в глубь страны. Вместе с ними на новые аэродромы приходилось передвигаться и нам, не прекращая при этом боевой работы. Экипажи нередко совершали в день по 5-6 боевых вылетов. Но сдержать натиск фашистов Красная Армия в то время не могла. Силы были явно неравны. В ходе боев мы теряли самолеты. В частях их становилось все меньше и меньше, хотя техники, механики, специалисты ремонтных предприятий прилагали героические усилия, чтобы сохранить в строю каждую, казалось, безнадежную машину.
8 июля 1941 года по приказу Ставки авиация нанесла массированный удар по аэродромам противника на всем фронте от Балтики до Черного моря. В этой операции участвовала и наша бомбардировочная дивизия. О результатах налета я узнал позже, в Москве. Урон фашисты понесли огромный. Тогда мне привели цифру общих потерь гитлеровцев на советско-германском фронте. С начала войны и по 10 июля они составили более тысячи самолетов. Это не могло не радовать.
Воевать тогда было нелегко. В начальный период войны Красная Армия потеряла немало людей и техники. Но, тем не менее войска продолжали самоотверженно сражаться с врагом. Сужу об этом по людям и боевым делам 13-й бомбардировочной авиадивизии, которой мне довелось командовать. Никакой паники и растерянности среди летчиков, командиров полков и эскадрилий я не наблюдал. Да, мы вынуждены были отступать, потому что враг превосходил нас в силе. Но не бежали. Трусов и паникеров в частях дивизии не было. Летчики и штурманы, оставшись на время "безлошадными", чуть не со слезами умоляли дать им винтовки, гранаты, рвались в пехоту. "Где угодно, лишь бы не бездействовать, а драться с врагом", -говорили они. Боевой дух людей был выше всяких похвал.