Боцман Емельяненко, рьяный поборник чистоты и главный мой помощник в вопросах приборки, всегда четко организовывал корабельные работы и зорко наблюдал за их выполнением. В порядке внутренней службы ему подчинялись все старшины команд и матросы. Нужно отдать ему должное, он никогда не принуждал матросов, а умел увлечь их своей кипучей энергией, вдохновенным порывом в любом деле. Постоянная собранность, быстрота в организации авральных работ, отличное знание устройства подводной лодки и умение великолепно управлять ею под водой были отличительными чертами нашего боцмана.
По общему мнению командования, боцман Емельяненко был одним из лучших боцманов бригады, а его рулевые - лучшими в дивизионе. Благодаря его рвению наша подводная лодка была гораздо чище и опрятнее других. А его педантичность в регулярном проведении ночных занятий по азбуке Морзе с сигнальщиками положительно сказалась на их подготовке: в соревнованиях по визуальным средствам связи наши сигнальщики всегда выходили победителями.
После завтрака команда из береговой казармы отправилась на подводную лодку, которая стояла у плавучего пирса на восточной стороне Южной бухты, и с утра закипела авральная работа.
Краснофлотцы, босые, в одних трусах, терли щетками борта подводной лодки, а затем со смехом и криками обильно смывали пену забортной водой из брандспойта и небольших парусиновых ведер. Борта быстро высыхали под палящими лучами летнего севастопольского солнца. Краснофлотцы вывешивали по бортам подводной [41] лодки маленькие беседки{4} и старательно прокрашивали борта. Рулевые вдохновенно подкрашивали борта и надстройки красным свинцовым суриком, терли медь рынды{5} и поручней мостика.
Во всех помещениях началась настоящая битва за чистоту и порядок. Из жилых отсеков на пирс вынесли постельные принадлежности и разложили просушить под солнцем. В концевых отсеках торпедисты усердно протирали трубы торпедных аппаратов и чистили кремальеры задних крышек. Трюмные самозабвенно натирали мелом резиновые прокладки переборочных дверей, а потом, вскрыв паел{6}, мыли и подкрашивали трюмы, полировали наждачной бумагой штоки клапанов на колонках воздуха высокого давления. Мотористы старательно наводили порядок на своих дизелях и линиях валов. Электрики возились с главной станцией электромоторов и убирались в ямах аккумуляторной батареи. Связисты не отставали от товарищей: на их мощных длинноволновых и коротковолновых передатчиках не осталось ни пылинки.
В короткие перерывы команда выбегала на пирс - курнуть на скорую руку, полюбоваться зелеными обрывистыми берегами Южной бухты и перекинуться шутками. Но застигнутые врасплох боцманом матросы тут же бросались обратно по своим местам. А Емельяненко, разогнав «нерадивых», стремительно поднимался на мостик и в очередной раз тщательно осматривал палубу и надстройку подводной лодки, чтобы чего-нибудь не пропустить. Поигрывая крупными мышцами на широком лице, он недовольно хмурился и от души распекал кого-то из неторопливых уборщиков. С самого начала приборки он быстро ходил по всей подводной лодке - то на палубе, то в жилых отсеках, то у торпедных аппаратов появлялась его высокая стройная фигура. И повсюду слышался его звучный басовитый голос с украинским акцентом: он то покрикивал на кого-то, то скупо хвалил. [42]
С наступлением полудня подошло к концу и время большой приборки. Еще раз вместе с начальником медицинской службы и боцманом мы обошли корабль. Везде - ослепительная чистота, механизмы и устройства сверкали.
Убедившись в том, что все в порядке, мы сошли с подводной лодки на плавучий пирс. Усталые, но довольные матросы и старшины, переодевшись в рабочую одежду, выстроились на палубе. Я поблагодарил их за добросовестную работу, и они под командованием боцмана отправились в береговую казарму на корабельной стороне. После обеда матросы привели в порядок и казарменное помещение.
Одной смене из трех, свободной от вахты и дежурства, разрешили готовиться к увольнению на берег. Моряки этой смены, балагуря и шутя, утюжили белоснежные форменки и брюки, чистили до зеркального блеска ботинки, надраивали медные бляхи широких угольно-черных ремней. Когда второй личный состав ушел в увольнение, кубрик опустел. Дневальный Рыжев ходил между столами и не спеша собирал разбросанные газеты, использованные для глажения обмундирования (по флотской традиции брюки гладили не через мокрую ткань, а через газету). В казарме и на подводной лодке остались только вахтенные.
Вечером разрешили уволиться и мне. Вместо меня в казарме остался штурман лейтенант Шепатковский. В сумерках я спустился к железнодорожному вокзалу. С наслаждением вдыхая душистый теплый воздух вечернего Севастополя, пошел от привокзальной площади по прилегающим к ней улицам и по Историческому бульвару.
Вслед за короткими сумерками, сменившими блеск севастопольского дня, темный вечер опустился над Корабельной стороной. В ее небольших белых домиках зажглись огоньки.
Но в Южной бухте еще кипела жизнь. В черном провале ночи передвигались зеленые и красные отличительные огни катеров и буксиров, чьи едва различимые силуэты пересекали бухту вдоль и поперек. На мачтах некоторых буксиров горели белые огни, обозначая баржи, нехотя тащившиеся позади.[43]
В нарядно освещенном городе царило веселье выходного вечера. Небольшими группами гуляли в белых форменках и брюках моряки; севастопольские девушки, одетые в платья из ярких, легких тканей; парни в белых рубашках. Отовсюду слышался шумный говор и беспечный смех.
Быстро спустившись с Исторического бульвара и перебежав через балку, я поднялся на Пироговскую улицу. Из раскрытых окон домиков, расположенных на склоне горы, лились мелодичные звуки любимого молодежью популярного танго. У подъезда нашего дома меня ждали жена Вера Васильевна и четырехлетняя дочурка Ирочка.
- Папочка пришел! - радостно взвизгнула дочка и бросилась ко мне на руки.
- Не пришел, а прилетел! - ответил я.
- Как прилетел? На ручках? - недоверчиво переспросила Ирочка.
- Нет, не на ручках, а на ножках… Быстро, быстро перебирал ими и полетел.
- Ну, наконец-то вернулся! Нечасто ты бываешь дома, - с нескрываемым укором высказала мне Вера Васильевна. - Ирочка, как только увидит моряка, бежит к нему с криками: «Вот мой папочка идет!» И очень расстраивается, когда в очередной раз узнает, что этот дядя вовсе не ее папа - а папа до сих пор в море.
Действительно, в том году дома я бывал очень редко: быстротечный напряженный гарантийный ремонт, после его окончания ускоренная боевая подготовка, должность помощника командира корабля - все это, естественно, не позволяло мне уделять семье столько времени, сколько хотелось бы.
Поиграв немного с дочуркой и уложив ее спать, мы с женой стали слушать радио. Из Дома флота транслировали выступление Покрасса. Его произведения были тогда популярны, все очень их любили и, затаив дыхание, слушали каждое выступление. Но усталость быстро взяла свое, и вскоре мы крепко уснули.
Среди ночи из репродуктора раздался сигнал «большого сбора»: «Всем военнослужащим возвратиться на корабли и в части!» [44]
Я быстро оделся и выскочил на улицу. Город еще был погружен в темноту и сон. С Константиновского равелина раздавались одиночные артиллерийские выстрелы.
«Видимо, учение продолжается», - предположил я про себя и быстро побежал на береговую базу подводных лодок.
Подводная лодка «С-31» стояла на восточной стороне Южной бухты. Чтобы сократить путь, я торопливо шел через Исторический бульвар, мимо Севастопольской панорамы. Мои скорые шаги гулко отдавались в потревоженной ночной тишине парка. Кое-где на скамейках сидели запоздалые пары. Когда я спускался к железнодорожному вокзалу, позади вдруг услышал запыхавшийся голос:
- Коля, это ты? Я обернулся.
- Да, я… - Повнимательней приглядевшись, я узнал помощника командира «С-32», старшего лейтенанта Сашу Былинского. - Саша, здравствуй!