– До чего же я тебя люблю, Заводь, – хмыкнул Фолибор. – Всегда найдешь подходящее слово.
– А что я такого сказала? – Она снова повернулась к Дрючку. – Суть в том, сержант, что от отсутствия Пледа собрание ничего не потеряет. Поскольку без своего амулета он и пернуть не в состоянии.
– Вряд ли это впечатлит капитана… – начала Аникс.
Недовольное ворчание сержанта заставило замолчать ее и остальных. Все взгляды устремились на Дрючка, который уставился в почти полностью белое небо. Помедлив, он крепко зажмурил свои карие глаза, сжал пальцами переносицу над громадными ноздрями, развернулся кругом и направился обратно в штабной шатер, едва заметным жестом велев остальным следовать за ним.
Заводь быстро толкнула Перекуса в плечо:
– За ним, идиот. Все хорошо.
В штабном шатре было тесно. Хорошо, что народу немного. Если бы здесь собрались все солдаты Второй роты Четырнадцатого легиона, то было бы вообще не продохнуть. Заводь попыталась представить набившиеся в шатер двенадцать взводов и с трудом подавила улыбку, по привычке прижавшись спиной к парусиновой стене. Вообще-то, прямо скажем, поводов для улыбки не имелось, учитывая жалкое состояние Второй роты: увы, многих знакомых лиц она никогда больше не увидит.
«Да что со мной такое?» – мелькнуло в голове у Заводи.
Все присутствующие были не в духе, чему вряд ли стоило удивляться. В подчинении у капитана остались три жалких взвода, по крайней мере до прибытия новобранцев. Но когда это еще будет? Вполне возможно, что и никогда. Заводи вдруг вспомнились все ее погибшие друзья, о которых она прежде никогда не думала как о мертвых.
Скрестив руки, она посмотрела на капитана, который окинул взглядом выстроившихся в круг морпехов. Еще пара мгновений, и он встанет и начнет говорить – и тогда любой, кто никогда раньше не был с ним знаком, кто знал этого человека только по имени, изумленно уставится на него, не веря собственным ушам.
Имя капитана наверняка было настоящим. Даже давно покойный Кривозуб не смог бы придумать ему такое прозвище – это выглядело бы совсем уж по-идиотски. Заводь смотрела, как капитан бросает взгляд на свою шелковую рубашку цвета лаванды, поправляет манжеты и разглядывает тонкие кожаные перчатки на длинных тонких пальцах.
Ну а потом, плавным движением поднявшись с табурета, он поднес левую ладонь к уху, шевеля пальцами, и его напудренное, белое, как у мертвеца, лицо расплылось в слегка раздвинувшей красные губы улыбке.
– Добро пожаловать, дорогие мои солдаты!
«Да, дамы и господа, это и есть Грубьян, наш любимый капитан».
Голодранка стояла как можно дальше от сержанта Штыря, отгородившись от него Омсом, Бенгером и капралом Моррутом. Она бы втолкнула туда и Никакнет, да вот только Никакнет, будучи левшой, всегда сражалась слева от Голодранки, и ничто не могло избавить ее от этой привычки.
Дело было вовсе не в том, что Голодранке не нравился сержант, или она ему не доверяла, или еще что-нибудь. Проблема заключалась в том, что от него жутко воняло. Вернее, вонял не он сам, а его власяница.
Она слышала, будто Штырь – последний из оставшихся в живых сжигателей мостов, но сомневалась, что он когда-либо оказывался в столь дурном обществе. Подобные слухи постоянно ходили насчет некоторых солдат, отличавшихся довольно странными манерами. Люди нуждались в подобных сплетнях. В них нуждались малазанские войска.
Все эти странные намеки, необычные тайны, истории, что солдаты рассказывали шепотом: якобы они видели одинокую фигуру, которая бродила в окрестностях лагеря глубокой ночью, общаясь с лошадиными духами Смертной роты. С самим Сакувом Аресом, хромым стражем врат Смерти.
Лишь последний оставшийся в живых сжигатель мостов мог пребывать в подобном обществе, – по крайней мере, так утверждалось. Среди давно умерших старых друзей, чьи тела превратились в туман, а лошади покрылись инеем. В компании павших товарищей, все еще забрызганных предсмертной кровью, которые обменивались шутками с сержантом, от чьей власяницы воняло смертью.
Что ж, сама Голодранка никогда не видела, чтобы Штырь болтал с духами в поле за лагерными кострами. А смертью от его власяницы воняло потому, что она была сделана из волос его покойной матери или, может, бабки. Хотя не исключено, что это тоже было выдумкой. Кто станет носить подобное? Несмотря на все свои странности, сумасшедшим Штырь точно не был. С другой стороны – откуда-то ведь взялась эта власяница? И она вполне могла быть сделана из спутанных волос какой-нибудь старухи, черных пополам с седыми.
Но что толку от объяснений, если вонь никак не зависит от того, известен или нет ее источник? Во всяком случае, про сжигателей мостов говорили, будто на лбу у каждого из них имелась татуировка – естественно, в виде пылающего моста, – но высокий лоб Штыря украшали лишь оспины, которые могли взяться откуда угодно. Куда вероятнее, что это были следы какой-нибудь перенесенной в детстве болезни, нежели отметины от морантской взрывчатки, которую к тому же никто не видел вот уже десять с лишним лет.