Да, Трындец действительно ненавидел Шрейку. Ненавидел настолько, что ему хотелось лишь одного – хорошенько оттрахать ее.
Но заурядным, как она выразилась, мужчинам не везет с подобными женщинами, отчего он ненавидел Шрейку еще больше. Так что следовало признать: его жалкая вселенная лишь в очередной раз показала ему свою унылую физиономию.
Он вдруг пошатнулся, ощутив внезапное озарение.
«Твоя вселенная, Трындец? Да это же твое идеальное отражение! Так есть, и так будет всегда. Будь же мужчиной и осознай эту истину!»
Да пусть черноперая чума пожрет Госпожу со всей ее удачей! В следующий раз, в следующей схватке, в следующем чем угодно, он решительно пойдет напролом, молясь, чтобы Господин Несчастье толкнул его в спину.
«Покончи уже с этим. Покончи раз и навсегда, будь ты проклят!»
А потом Трындец упал на колени, и его стошнило.
– Речь идет о великом благе, – говорил Плед, – и если для этого пришлось приковать к клятой стене нескольких несчастных придурков, это в любом случае лучше, чем если бы весь клятый континент оказался под водой и потонули многие тысячи.
– Легко тебе говорить, – возразила Голодранка. – Это ведь не тебя приковали к Стене Бури.
– Я рассуждал о принципах, Голодранка, поскольку именно к ним нам постоянно приходится обращаться.
– Твои принципы – всего лишь способ придать лоск неприятным подробностям, Плед. Поэтому я и говорю, что Камнедержец поступил правильно.
– Вообще-то, мы доподлинно не знаем, что сделал Камнедержец, – заметил Фолибор.
– Опять завел старую песню, – набросилась на него Голодранка. – Возможно, Фолибор, ты удивишься до глубины души, но твое невежество вовсе тебя не защищает и не оправдывает. Оно лишь подчеркивает твои изъяны, не говоря уже об ужасающем недостатке образования.
Фолибор моргнул.
– А ты, в свою очередь, позволяешь себе нападки личного характера, каковые являются последним прибежищем проигравших.
– Ошибаешься. Мое последнее прибежище – вот этот кулак, который врежется тебе в рожу.
– Ха! – фыркнул Плед. – Как будто физическое насилие – не первое, что выбирают обделенные интеллектом.
Голодранка нацелила на него палец:
– Вот именно! И как поступил Камнедержец на Стене Бури? Он прекратил сражаться! Положив таким образом конец всем убийствам и смертям!
пропела Никакнет, —
Тяжелые пехотинцы молчали, у некоторых на глазах выступили слезы.
Фолибор, вздохнув, откинулся на стуле. Хватило нескольких поэтических строк, чтобы не дать волю кулакам.
– Что там дальше? – хрипло спросил Плед.
Никакнет пожала плечами:
– Не помню, если честно.
– Что-то насчет «ослепшего глаза», – подсказал Изыск.
– Это не та песня, – прорычал Громоглас, яростно глядя на Изыска. – Ты имел в виду «Ипшанкскую балладу»…
– Вовсе нет! – рявкнул Изыск. – «Ипшанкская баллада» исполняется в ритме четыре-три-четыре, а барабан нужно понизить на октаву…
– И еще кто-нибудь должен отбивать контрапункт чечеткой!
– Это только в Дал-Хоне! Никого больше не волнует какая-то чечетка, клятый дурень!
Фолибор застиг всех врасплох, стукнув кулаком по столу и расплескав вино и эль.
– Мы обсуждали принципы, составляющие истинную этическую добродетель, друзья мои. Голодранка решила сосредоточиться на судьбе Камнедержца на Стене Бури и на Омовении Слезами, которое затем очистило Коланс. Могу ли я воспользоваться возможностью, приведя в качестве контрпримера так называемый Подвиг без Свидетелей…
– Только не это! – крикнула Голодранка. – Если никто не видел, как погибли охотники за костями, то откуда, Худ побери, мы вообще можем знать, что там произошло? Вся эта история – подделка! Даже хуже того – выдумка!
Плед привстал на стуле, оскалив зубы.
– И что плохого в выдумке?
вдруг снова пропела Никакнет, —