«Я не хочу утонуть».
«Я не хочу, чтобы мой теленок утонул или чтобы его утащили волки».
«Я не желаю, чтобы стрела остановила мое сердце. Или пронзила мои легкие, заставив кашлять кровью, слабеть, шататься, падать на колени».
Когда небо начало светлеть, последние карибу покинули озеро, скрывшись в тумане на юге. Он смотрел им вслед, чувствуя влагу на щеках.
Его товарищи-охотники наверняка придут в ярость. Многие отправятся следом за стадом, и звери падут от их стрел. Но тот миг, когда они были наиболее слабыми и уязвимыми, миновал.
Лишь тогда он спустился с каменного уступа, забрал связку подстреленных зайцев и направился к дороге. То был его последний день охоты. Отныне и во веки веков.
Таверна «Трехлапый пес» стояла в конце длинного ряда других строений, ближе всего к озеру, на перекрестке прибрежной дороги и главной улицы поселка, выходя на нее фасадом. Под нависающим балконом, над самой дверью заведения, красовался массивный конский череп, почти вдвое больше обычного, по крайней мере по южным понятиям.
Внутри таверны, над каменным очагом напротив стойки, висел закопченный череп серого медведя без нижней челюсти. В округлые камни очага был вделан череп теблора, верхнюю часть которого испещряли многочисленные вмятины и трещины.
Каждый раз, глядя на север через озеро или на окутанные дымкой горы на северо-западе, Рэнт представлял себе мир, где он был таким же маленьким, как и все прочие, незаметным для зверей и воинов. Будучи еще ребенком, Рэнт восторгался тремя черепами в «Трехлапом псе», но восторг этот, как и многие чудеса его воображения, растаял без следа, когда он вдруг принялся резко расти и друзья-ровесники перестали с ним играть, начав его сторониться.
Вскоре ему пришлось постичь и другие истины. Все в городке знали о безумии, поразившем его мать. Все считали ее сумасшедшей, хотя большую (на тот момент) часть жизни Рэнта она была единственным его проводником в странном мире взрослых, так что сам он полагал ее вполне нормальной. Рэнт пришел к выводу, что у взрослых есть скрытые лица: одно они показывали днем, на улице и в прочих общественных местах, а другое – ночью, в уединении собственного дома.
Рэнт даже верил – причем достаточно долго, – что и красные зубы его матери тоже вполне нормальны, пока не понял, что это не так, а чуть позже, пребывая в замешательстве от снизошедшего на него откровения, услышал слова: «Улыбка шлюхи кровавого масла». Ими пополнился его перечень сведений, которые пока мало что значили, но в будущем вполне могли оказаться важными.
Насколько Рэнт помнил, уже в девять лет он был на голову выше самого высокого взрослого в поселке Серебряное Озеро, а его старые друзья, трусливо сбившись в банду, швырялись в него камнями с другой стороны улицы. Два года спустя взрослые были Рэнту по грудь, а камни, которые кидали в него старые друзья, стали крупнее. Вскоре жители поселка начали называть парнишку «полукровкой-теблором», выплескивая на него весь яд, накопившийся после восстания рабов.
Разумеется, Рэнт видел рабов-теблоров и понимал, что череп в очаге тоже принадлежал представителю этого народа. Но в течение очень долгого времени он никак не связывал теблоров с собственной жизнью, своим чрезмерным ростом, незаурядной шириной плеч или со своей необузданной силой.
Восстание, вспыхнувшее в Серебряном Озере, было коротким, но жестоким. Дикари-теблоры, не скованные кандалами и цепями, пришли освободить сородичей. Они убили всех, кто пытался им противостоять. Все произошло за одну ночь. Из единственного окна своей комнаты, выходившего на Прибрежную улицу, Рэнт видел лишь далеко справа мертвенный отблеск пламени горящих бараков, в которых жили рабы, да бегущие по грязной улице внизу бесформенные фигуры. Мальчик чувствовал, как его пробирает дрожь от иногда доносившихся издали воплей.
С тех пор к страху окружающих добавилась ненависть, и Рэнт, который оплакивал потерю друзей и никак не мог взять в толк, почему все от него отвернулись, вдруг понял, что оказался еще более одиноким, чем ему представлялось.
Он не мог найти утешения у матери. До Рэнта постепенно доходило, что на маму полагаться не стоит, что ее яростный лихорадочный взгляд, когда-то казавшийся ему полным любви, на самом деле может означать что угодно. Это был взгляд безумца. А ее улыбка была вовсе не проявлением нежности, а «улыбкой шлюхи кровавого масла», преисполненной алчного голода.
Рэнт лежал не шевелясь в своей спальне на чердаке, отодвинув кровать как можно дальше от стены, свернувшись на сыром соломенном тюфяке и ощущая запахи, которых никогда не чувствовал прежде.