– Ты поднимешь над костром дым? – спросил Рэнт. – Чтобы нас увидели и пришли за нами?
Охотник бесстрастно взглянул на него:
– Ничего подобного, парень. Я отведу тебя к теблорам.
Его ответ вновь привел Рэнта в замешательство.
– Зачем?
Охотник пожал плечами:
– Полукровки пребывают взаперти между двумя мирами. Но возможно, мир теблоров отнесется к тебе лучше, чем наш. Стоит попытаться.
– Но зачем?
– Твое родовое имя, Рэнт, вовсе не Кровавое Масло, а Орлонг.
В этом новом мире имелось слишком много истин, в которые он просто не мог поверить.
– Тогда… что такое кровавое масло?
– Это слишком сложно. Может, потом объясню.
– Я забыл, как тебя звать, но это ведь ты убил серого медведя?
– Последнего серого медведя по эту сторону Божьего Шага, – поморщился охотник. – Людям этого не понять. Я убил его из жалости. Меня зовут Дамиск.
Рэнт слышал это имя от рабов.
– Теблоры тебя ненавидят, – заметил он.
– И на это у них есть причины. Я приведу тебя как можно ближе к любому теблорскому селению или лагерю, что нам попадется. Дальше – сам. А я помчусь со всех ног обратно на юг.
Рэнт кивнул. По крайней мере, это имело смысл. Он поднял связку промокших зайцев:
– Я есть хочу, Дамиск.
– Угу. На полное брюхо и день светлее.
– Ты спас мне жизнь.
Дамиск пожал плечами:
– Не стоит говорить о спасении жизни, Рэнт. Лучше сказать, что мне удалось ее продлить. Ладно, зайцы уже выпотрошены, но нужно их ободрать…
– Я умею, – промолвил Рэнт.
– Вот и хорошо. Тогда займись этим, а я разведу костер.
У Рэнта все еще оставался при себе нож, единственный подарок, который он когда-либо получал: от малазанского солдата из проходившего через Серебряное Озеро отряда, когда ему было лет пять или шесть. Он достал нож. Клинок был холоден как лед.
– Дамиск, ты видел тех рогатых лошадей в озере?
– Угу, видел.
– Что это было?
– Думаю, мы это выясним. А может, и нет. Так или иначе, пусть им сопутствует Госпожа Удача.
Он повел Рэнта вверх по склону, в лес, собирая на ходу ветки, сучья и мох с деревьев. Солнце, как оказалось, грело на северном берегу не хуже, чем на южном. Мир велик, напомнил себе Рэнт. Но одновременно и мал.
Глава 4
По прибытии в Натилог Тридцать первый легион едва ли насчитывал две трети личного состава, ибо путешествие через осаждаемый бурями (вообще-то, нехарактерными для этого времени года) океан оказалось настоящей катастрофой. Но, как будто измученным солдатам этого было мало, распространились слухи о том, что среди них есть больные пустынной чумой. Сие вынудило начальника порта поместить флотилию на карантин в заливе, под охраной нагруженных взрывчаткой кораблей. Задержка с высадкой стала лишь первой ошибкой в череде многих, последовавших за ней. Почему я придаю этому особое значение? Да вы только представьте, в каком настроении тогда пребывали солдаты.
В прошлом Дамиска имелось мало поводов для гордости, и мир по большей части ему не нравился – по крайней мере, когда речь шла о мире людей. Слишком много среди них было дураков. Им не хватало умения ясно мыслить, чтобы спасти собственную жизнь. Но что хуже всего, они не знали о собственной глупости. Каждой неудаче находилось оправдание, в любой потере непременно винили кого-то другого. У глупцов всегда имелся повод для злости, однако эти люди не могли понять, что злятся из-за того, что постоянно недовольны, а недовольны они были, поскольку испытывали разочарование, причиной которого была их собственная дурость.
Но глупцов можно было оправдать за то, что они делали и говорили. В конце концов, такова уж их природа, чего еще от них ожидать. А вот для умных оправданий не находилось. Хотя и таковые тоже проявляли порой удивительную тупость, даже если демонстрировали ум в остальном. По опыту Дамиска, многие часто бывали умны в отношении окружающих, но глупы, когда дело касалось непосредственно их самих.
Существовала ли вообще в мировой истории хоть одна цивилизация, где честность не была бы редкостью? Если точнее – честность, работавшая в обе стороны: применительно и к себе, и к другим.
Так или иначе, Дамиск пытался в первую очередь понять себя самого. Он был не особо умен, но и отнюдь не глуп. И когда он в очередной раз приходил к выводу, что не слишком любит людей, то всегда включал в их число и себя тоже.