Элад по очереди взглянул на каждого из троих, и все, даже Тонит Агра, согласно кивнули.
Лишь тогда они начали спуск обратно.
За сверкающими ледяными стенами журчала вода, и от становившихся все более жаркими лучей солнца над камнями поднимался пар.
Книга первая
Костяшки
Когда бежали прочь беспомощные, раненые и дети, говорили, будто позади них поперек узкого ущелья выстроились двенадцать взрослых теблоров, вооруженных тем, что им удалось найти. Взяв каждый по последнему звену разорванной цепи, они вбили сквозь него острые колья глубоко в камень и, прикованные за лодыжки цепями, бросили вызов охваченной яростью армии работорговцев и их приспешников, стремившихся вновь обрести свои живые богатства.
Разумеется, невозможно проверить, случилось это на самом деле или нет. Можно тем не менее точно утверждать, что освобожденным теблорам удалось успешно бежать, что положило конец рабству в провинции Малин малазанского Генабакиса, который, в свою очередь, стал свидетелем падения последнего оплота презренной торговли живым товаром.
У Валард Тюльпан, однако, в ее «Географа’та Мотт» есть любопытное упоминание о названном в честь этого события Теблорском ущелье, где всего три года спустя в самом узком месте тропы были найдены выложенные в ряд человеческие кости, а ниже по склону – другая россыпь костей, намного больше. Как будто, по ее словам, «тысяча человек погибла там, сражаясь всего лишь с единственным строем защитников».
Следует также отметить, что Валард Тюльпан, будучи убежденным мистиком-отрицателем, вряд ли что-либо знала о восстании рабов в Малине или слышала местную легенду о Последнем оплоте Прикованных.
Глава 1
Зловещее начало часто несет в себе самое смертоносное из предупреждений.
Над бесцветным миром висело бледное небо. Весна пока не вступила в свои права, и заросли по обеим сторонам мощеной дороги, которая вела к форту и притулившемуся неподалеку селению, по-прежнему представляли собой хаотичную мешанину бурых, тускло-красных и еще более тусклых желтых оттенков. На ветвях наконец набухли почки, а лед в сточных канавах и на полях вокруг сменился серыми лужами и мелкими озерцами воды, в которой отражалось пустое небо.
Однажды кто-то – Омс не помнил, кто именно, – сказал, что мир отражает небо подобно поцарапанной, мятой и покрытой пятнами жести, словно бы насмехаясь над небесным ликом. Вне всякого сомнения, данное наблюдение возникло не на пустом месте. Странно, как порой в памяти может остаться полная бессмыслица, в то время как истины тонут в потоке малозначительных событий.
Любой солдат, отрицавший страсть к опасности, лгал. Омс служил в армии с пятнадцати лет. И сейчас, двадцать один год спустя, он понял, что бежал от этой истины всю свою взрослую жизнь. Вряд ли истина сия была единственной, но все остальные, лишенные смысла, оставались в ее тени. Каждый раз, стоя над чьим-то трупом, который в случае неудачного стечения обстоятельств мог бы быть его собственным, Омс ощущал подобное незримому преследованию извращенное чувство вины. Он понял, что намного легче жить, когда ты способен убить в себе страх, глядя на бескровное лицо мертвеца в ожидании, пока твое дыхание выровняется и сердце успокоится.
А завтра будут новый день, новый страх, новое лицо – и облегчение, струящееся по жилам подобно сладчайшему дурману.
Омс был солдатом и не мог представить себя кем-то другим. Он знал, что умрет на поле боя, показав убийце свое бескровное лицо, и, вероятно, увидит в последний миг невидимого преследователя, своего врага. Ибо все знали, что смерть – единственная истина, от которой не убежать.
Сейчас за спиной у него был северный лес. Лошадь устала, да и его собственные мышцы затекли от долгого пребывания в неподвижном положении, но Омс продолжал не шевелясь сидеть в седле. Еще несколько мгновений не станут смертельными ни для него, ни для лошади, – по крайней мере, он надеялся, что ему хватит времени, чтобы успокоилось сердце и выровнялось дыхание.
Когда дело касалось призрака, поднявшегося над выщербленными булыжниками, невозможно было понять, какое зло у того на уме. Ошибкой стало бы путать колдовство и его пути с незримыми мирами, где мертвые далеко не одиноки. А пантеон богов и Взошедших, заточенных в своих храмах, восстававших и умиравших, подобно цветам, по мере того, как сменялись эпохи, принадлежал к иному миру, отличному от всех невразумительных первобытных сил, обитавших в Диких краях и прочих забытых местах.