Лицемер проник в Эмпирей — неописуемый, сияющий мир, состоящий из тончайших разновидностей огня. Пламя складывалось в образы вещей, что соответствовали восприятию тех, кто вступал на девятое небо: другими словами, смертный увидел бы дворцы и сады, состоящие из разных видов огня; даже вода в источниках здесь была прохладным, освежающим пламенем.
Лицемер глазами ангела видел потоки света и сопряжения смыслов, каждый из которых был представлен в своем высшем, преображенном виде: если в более низких мирах идею можно было бы сравнить с холодным углем, то здесь этот «уголь» пылал: все, что есть, во всех мирах, от их начала и до конца, здесь обретало смысл; истинное предназначение каждого существа, каждой вещи, мысли, каждого чувства и движения души — все здесь становилось очевидным и явным, таким, каким должно было быть. Так видел Эмпирей ангел — каким же видели его Князья Света, не знал никто, кроме них самих.
Лицемер двигался среди потоков света, складывавшихся в удивительной красоты архитектуру. Он опасался приближаться к крупным скоплениям силы, понимая, что может столкнуться с кем-нибудь из Солнечных Князей — и хотя собственной их силы он не боялся, но в каждом из них таился отблеск Изначального, и Солнце могло разгадать обман Темного Князя. Он рисковал, но все же взойти сюда, на девятое небо, было необходимо: он и так слишком долго откладывал это путешествие: уже начинала разгораться война Изгнанных Орденов с Ильсильваром, а он так и не выяснил того главного, без чего вся эта война, возможно, вовсе не имела никакого смысла.
Он встретил великолепное светоносное существо, напоминавшее ангела, однако происходившее из рода людей: когда-то на земле оно было великим святым, а после смерти было забрано на небо, преобразилось и обрело новую жизнь. Смертные знали об этом роде духов и называли их тхагол, не зная, что это слово является искаженной формой мидлейского «тхаг-йол1», и обозначает, в самом точном переводе, обыкновенного кастрата. С точки зрения Лицемера, данное обозначение подходило этим сияющим бесполым существам как нельзя более точно: наделенные великой силой и праведностью, осиянные славой Князей, прекрасные как боги — но лишенные при этом всего, что делает человека человеком, не имеющие ни страстей, ни сомнений, не способные даже уже и помыслить что-либо, противоречащее законам и правилам, установленным всеблагим Солнцем — Темному Князю тхаголы казались скорее обрубками людей, чем полноценными, самостоятельными существами: ведь свобода их воли, хотя, быть может, и сохранялась номинально, но целиком сводилась к выбору между хорошим и хорошим. Они не могли выбрать зло, потому что не имели в своей природе ни единой его частицы — также, как рыба не способна выпрыгнуть из своего озера и отправиться путешествовать по горам и пустыням: ни природа рыб, ни природа тхаголов не предполагала каких бы то ни было способов переменить ее основные свойства; лишенные неверной и слабой человечности со всеми ее пороками и противоречиями, великие праведники Эмпирея также оказались лишены и анкавалэна.
Лицемер расспросил тхагола и узнал, где расположены дворцы Князей, их центральные и переферийные храмы, являвшиеся одновременно их дворцами и обиталищами. Со времени его прежних визитов девятое небо почти не изменилось, но Лицемеру требовалось узнать расположение дворцов, которых тут не могло быть прежде; заодно он выяснил и распорядок церемоний, проводимых в этих храмах-дворцах. Он не хотел приближаться к центральным святилищам, но, на его счастье, бог, которому Князь Лжи собирался нанести визит, сегодня отдыхал в одной из своих отдаленных резиденций, символизирующей неявные формы смирения и кротости; там он давал наставления и принимал подношения.
Лицемер поблагодарил тхагола и отправился в путь. Хотя нужный ему дворец и находился весьма далеко от центральной части Эмпирея, и, в переложении на земные расстояния, длина пути составила бы тысячи миль — быстрые крылья ангела преодолели это расстояние чрезвычайно быстро, и если бы Лицемер не осторожничал и не опасался привлечь к себе внимание, своей цели он бы достиг еще быстрее.
Аккуратные рощи из мягкого, теплого, неяркого пламени окружали дворец Шелгефарна; их стволы состояли из сгущеного света, а вода, орошавшая их корни, представляла собой особенную форму прохладного огня. Как бывало и прежде, Лицемер вновь задумался о том, в какой мере силы Изначальных оказали влияние друг на друга: даже здесь, в самом Эмпирее, можно было найти следы этого взаимного влияния — также, как в Сопряжении и на Дне. Прежде творения Сальбравы Солнце было только лишь огнем и светом: ни тени, ни прохлады в его ореоле невозможно было даже и представить. Горгелойг был разрушением и тьмой; Луна — формой и 1 буквально: «не имеющий семени» (мидлейский) сном. Силы Изначальных соединились, породив нечто такое, что ни один из них не смог бы сотворить самостоятельно; и из этого порождения они взяли себе то, что вложили в него другие — а взяв, вернули, дав начало вещам, которых прежде не смогли бы породить. Так Ад наполнился невыносимым огнем; Луна засияла серебряным светом; а на Небесах, чье прежнее неукротимое пламя было усмирено, повсюду разлился покой; то, что прежде не имело образа, теперь обрело формы многочисленных существ и явлений.