Тогда Лицемер поднялся; может быть, он допускал ошибку, которая грозила ему новым падением с небес в Преисподнюю или новым безвременным пребыванием в Озере Грез — но все же он взглянул Богу Смирения в глаза и спросил:
— Кто ты такой?
Уже задав вопрос, он подумал, что может оказаться непонятым; кроме того, его интересовала не личность этого Светлого Князя, а его сущность. Поэтому, не дожидаясь ответа, он повторил вопрос, задав его в несколько иной форме:
— Что ты такое?
Вельнис подошла к дверям старой башни в четвертом часу, отперла их и, оставив Риерса сторожить вход, поднялась наверх. До торжественного приема, устраиваемого отцом в честь прибытия сыновей Лакхарского князя, оставалось еще около трех часов, которые она сможет посвятить духовной практике. Потом, после приема, когда она придет в свои покои, скинет с ног туфли и сбросит тяжелое бальное платье, ей будет уже не до практик. Княжичи будут распушивать хвосты, наперебой ухаживать за ней, заводить разговоры, шутить, пытаться ее заинтересовать; она будет смеяться их шуткам, танцевать с ними, проявит дружелюбие и участие, которое, впрочем, сменится холодком как только кто-то из них решит, что сумел вызвать в княжне интерес — все как всегда. Бессмысленные телодвижения кукол в кукольном театре, но она должна исполнять свою роль хорошо — во имя процветания Ирисмальского княжества, а еще потому, что носить маску, но оставаться при этом самою собой — это тоже часть ее духовной практики.
На втором этаже башни, в луче света, падавшем из бойницы, кружились частицы пыли.
Вельнис задержала шаг. Все как тогда… только Эдрика нет. Он убил королевского эмиссара, и сбежал из города в начале лета вместе с каким-то чернокнижником. А ведь ей почти удалось соблазнить его. Мать убеждала ее действовать решительнее и не терять времени даром, но Вельнис хотелось продлить период, предшествующий близости. Секс означал конец отношениям — потому что Эдрик, несомненно, не остался бы с ней, узнав, кто она и для чего он ей нужен — а ей не хотелось его отпускать. Мать предупреждала ее, что она влюбится, если только узнает его поближе — так и произошло. Идеальный воин, не знающий ни страха, ни сомнений, сгусток чистой решимости и воли; прекрасный актер, умный и наблюдательный, да еще и бессмертный полубог в придачу — как в такого не влюбиться? Вельнис решила растянуть удовольствие от встречи и вот чем все обернулось: она его потеряла. Княгиня Изель, ее мать, была расстроена.
Мягко говоря.
Вельнис поднялась на следующий этаж. Здесь пыли было намного меньше — она регулярно убирала эту комнату, поскольку привыкла, еще до встречи с Эдриком, проводить здесь немалую часть своего времени. Тут было тихо, прохладно, зимой можно было зажечь камин, а из окна открывался в великолепный вид на черепичные крыши города. Ее появление спугнуло голубей, ворковавших на подоконнике, Вельнис закрыла ставни, погрузив комнату в темноту, села, скрестив ноги, на коврик и прислонилась спиной к поставленному вертикально пуфику, прижав его таким образом к стене. Ладони она положила на бедра, закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании. Спустя минуту она погрузилась в состояние между сном и явью, перестала ощущать тело и скользнула в глубину своей собственной души. Эдрик мог сколько угодно твердить о том, что сны и фантазии не имеют значения — она знала, что это не так. Сны и фантазии были частью Сальбравы — пусть не такой, как вещи и живые существа, но частью не менее важной, чем все остальное. Сны и фантазии были подобны листве, но у этого дерева имелись еще ветви, корни и ствол, а где-то там, на далекой глубине под корнями, простиралось Озеро Грез, означавшее конец пути всякого сновидца. Но так далеко Вельнис забираться не собиралась.
Поднявшись с уровня конструктов на уровень архетипов, она оказалась перед огромным колесом, занимавшим все пространство — и одновременно внутри этого колеса, бродящей по его множащимся спицам. Ей пришлось приложить определенные усилия, чтобы не позволить подсознанию превратить колесо в конструкт, расписав его всевозможными красками, усложнив его форму и вид. На самом деле это колесо не имело никакого отчетливого образа — скорее, это была идея колеса как такового, а не какой-то предмет с набором характеристик. Когда Вельнис почувствовала себя уверенно, то произнесла мантру, которой ее обучила Изель. Колесо, не имеющее образа, распалось и собралось вновь, став чем-то таким, названия чему на языке людей просто не находилось. Неназываемое вибрировало, заполняя собой все пространство — и когда ум Вельнис пришел в гармонию с этой вибрацией, она почувствовала, как соединяется с неназываемым и проникает на следующий уровень, который мать называла Ходами в Пустоте.