– Это наш экземплярчик, – весело констатировал мой гость и тут же подсунул мне другой. – А это – ваш.
И только после этого до меня дошло главное: как же я буду переписывать свой роман, если его у меня просто нет?!
– Видите ли, – я смущенно кашлянул в кулак, – дело в том, что у меня… Короче, так вышло, что у меня не сохранился текст … Поэтому не могли бы вы…
– Разумеется, какой разговор! – щедрый благодетель простер свои длани в мою сторону с таким видом, словно собирался заключить меня в свои объятия, а со мной и всю мою конуру со старым диваном, покрытым пылью компьютером, засохшими хлебными крошками и хламом в углах. – По счастью, мы живем в такие времена, когда рукописи не горят.
Откуда он знает, пронеслось у меня в голове, а издатель тем временем добавил:
–Хотя, может быть, это не всегда уж так хорошо … Впрочем, это точно не ваш случай.
И я снова услышал его фантасмагорический смех, который оборвался так же внезапно, как и возник.
Теперь у издателя был в высшей степени деловой тон.
– Сообщите мне свой электронный адрес, и уже сегодня вы получите текст романа и наши рекомендации относительно его… гм-гм усовершенствования.
– Минутку, – я нашел на столе клочок бумаги и довольно тупой карандаш, которым и нацарапал свой е-мейл.
Визитер взглянул на мои каракули, тщательно расправил бумажку и аккуратно, как будто это была какая-то старинная реликвия или завещание Билла Гейтса, положил в свой лаковый портфель. Мне же при расставании он оставил свою визитку, которую я потом долго и внимательно разглядывал. Вот что в ней значилось: «Издательство «Дор». Главный редактор Варфоломеев Кирилл Леонидович»
А уже к вечеру я получил обещанные замечания к рукописи, вместе с самой рукописью, к которой я неожиданно для самого себя припал, как к живительному источнику. Странное дело, но выражение «слова – это трупики чувств» уже не казалось мне таким идиотским, как прежде. Я читал, читал и не мог оторваться. При этом сердце у меня замирало, как в детстве, на качелях-лодочках: боже, неужели это я написал? Я? Я!
Не то чтобы я не узнавал свой собственный текст, просто, теперь, спустя долгие годы забвения, видел его совсем другими глазами. Так я просидел за компьютером до глубокой ночи, а когда закончил, меня долго била нервная дрожь. Помню, я открыл окно, вдохнул шумный, бензиновый уличный воздух и заплакал. Отчего-почему, сказать невозможно, просто плакал и все. На душе у меня было легко и тихо. Я ни о чем не жалел, ни о чем не печалился, наверное, я даже не осознавал, что, если бы моя рукопись не завалялась в пыльных недрах издательства «Канва», я, сжегший свой, последний, экземпляр, так никогда и не узнал бы, насколько она хороша. Или это понимание пришло уже потом? Вместе с воспоминаниями об истории, которая легла в основу моего романа и которая там, в романе, была историей любви, а чем она была в жизни, я и сейчас затрудняюсь ответить.
Глава II
Да, но этом было уже потом. А когда я остался наедине со своим экземпляром договора на роман и визиткой Кирилла из издательства «Дор», меня посетили запоздалые сомнения. С чего бы вдруг на меня такие благодеяния обрушились? Вот так вот, ни с того, ни с сего. Создается впечатление, что, пока я валялся на диване, кто-то решил, будто праздник жизни без моего в нем непосредственного участия уж совсем иссяк и захирел. И тогда главный массовик-затейник решил от скуки задействовать тех, кто прежде от мероприятия отлынивал, в том числе и по уважительным причинам. Окинул всевидящим взором окрестности и сказал себе: «Ба, да это же Петька Сапрыкин! Рожа у него, конечно, помятая, да к тому же он законченный неудачник, но для разнообразия сгодится».
Дунул, плюнул, и закрутились винтики-шестереночки, сначала медленно, потом быстрее, пришли в движение приводные ремни, а за ними – и весь громоздкий и ржавый механизм. От его шума и лязга пробудились давно впавшие в спячку мои ангелы-хранители, правда, долго потом зевали, потягивались и почесывались. А еще дольше – недоумевали, кому вдруг понадобился их безнадежный подопечный, и в ходе легкой дружеской перебранки, выясняли, кто и при каких обстоятельствах видел меня в последний раз.
Перед глазами встает такая картинка.
– А что, разве он еще жив? – спрашивает самый старший и самый ленивый из приставленных ко мне небесных опекунов, нехотя отряхивая с крыльев пыль.
– А что ему сделается? – чихает в ответ самый молодой. – Валяется себе на диване в драных носках и в ус не дует. А ты тут из-за него напрягайся.
На что средний – добряк-флегматик со вздохом замечает:
–Да ладно, братцы, поимейте совесть. Не так уж много хлопот у нас было с этим беднягой. Можно сказать, совсем никаких. Лежал себе на диване, нас не беспокоил…