Со словами «Здравствуйте, я вместо Мирякова» Митя протянул хозяйке кабинета повестку. Клименко внимательно изучила документ и, вздохнув, пригласила Митю садиться. Голос у нее оказался низкий и глубокий.
— Вообще-то я хотела поговорить именно с Михаилом Ильичом, — по-домашнему укоризненно сказала она.
Митя поставил один из стульев так, чтобы сидеть лицом к столу, и осторожно опустился на тонкое фанерное сиденье.
— Он просил извиниться и передать, что сегодня не может прийти.
— Боится, что разрешу распять? — серьезно спросила Клименко.
Вентилятор не спасал от жары, и над верхней губой у нее блестели капельки пота. Митя, по обыкновению не смотревший собеседнице в глаза, обнаружил, что внимательно, словно глухонемой, следит за движениями ее рта, немного слишком широкого, с ненакрашенными и, наверное, поэтому даже на вид мягкими губами. Слегка покраснев, как если бы увидел что-то неприличное, как если бы вид этой влаги в этой ложбинке не предназначался для посторонних, он отвел взгляд и заверил, что готов ответить на все вопросы следствия.
— Замечательно. Для начала сообщите, пожалуйста, следствию, кто вы такой.
— Вишневский Дмитрий Юрьевич, сотрудник Михаила Ильича.
Отвечая, Митя смотрел на вентилятор и думал, что, наверное, глупо выглядит.
— Чем именно вы у него занимаетесь?
— Пишу проповеди.
— Давно?
— Проповеди — около полугода. До этого писал просто речи. А вообще я работал в его компании в отделе рекламы.
Он, наконец, поднял глаза на следователя, но, как оказалось, Клименко не смотрела на него, а что-то изучала на экране компьютера. Митя снова отвернулся.
— Надо будет как-нибудь послушать. Знаете, в прошлом месяце сюда приезжал Алеша — слышали про такого конкурента вашего Мирякова? Очень необычный мальчик. Так вот у него спичрайтеров, похоже, не было. Судя, например, по тому, что он периодически сбивался на пересказ каких-то фильмов и мультиков: «А если вы продолжите грешить, за вами погонятся десептиконы и будут вас лазерами так: бдыщь-бдыщь!»
— Вы просто не знаете, на что способен хороший спичрайтер.
— Вы действительно верите, что Миряков мессия?
— Нет.
Ольга вопросительно взглянула на Митю, но тот не стал ничего объяснять. Оба молчали. Митя теперь опустил глаза и смотрел на ее левую руку с коротко остриженными ногтями. На голом, без часов, запястье топорщились бесцветные волоски, между большим и указательным пальцами виднелся маленький шрам. Митя попробовал было угадать, откуда он мог появиться, но сразу представил, как Ольга, чтобы сдержать крик, впивается зубами себе в руку, и сам больно, чуть не до крови, закусил нижнюю губу.
— И что же вы проповедуете?
— В общих чертах или подробно?
— В общих.
— Покой.
— Наверное, стоило выбрать «подробно». Покой — это смерть?
Митя коротко посмотрел на нее.
— Как будто в смерти есть покой, — пробормотал он и покачал головой. — Вы же, как все сейчас, наверняка читали Апокалипсис: после смерти такая свистопляска начнется… Из могилы вынут, на суд отправят. А потом вообще по этапу. Нет, мы хотим, чтобы люди успокоились сейчас. Чтобы они поверили, что конец света начался не из-за них. А то многие религии очень уж любят эту идею изначальной вины. Грех, стыд, раскаяние — вот это вот все. Храм веры на вине, куда ни плюнь. В смысле, на чувстве вины, хотя и не без алкоголя. Идея-то сама по себе, может, и неплохая: зачем расти и развиваться, если живешь в гармонии с миром и с самим собой? Если не чувствуешь себя виноватым ни перед богом, ни перед людьми? Нет, чувство вины, наверное, полезная штука, но не сейчас, только не сейчас, когда уже нет времени исправиться. Сейчас мы похожи на детей, которым кажется, будто родители развелись из-за того, что мы не убирали на ночь игрушки в картонную коробку. Мы думаем, что если бы жили по-другому и вместо новостей смотрели хотя бы порнографию, все могло как-то обойтись. И вот такое чувство вины — это очень опасная штука. Хотя вы, конечно, лучше меня знаете, что может натворить человек, если думает, что кругом виноват и ничего уже не исправить.