Кивок.
— Ты знаешь, где он может быть?
Художник, открывший было рот для слова «нет», вдруг призадумался.
— Мы летом ходили в Городской парк… Писать пейзаж с натуры. Я сказал, что обычно прихожу сюда, когда мне хочется побыть одному, а Он ответил, что это хорошее место для беседы с самим собой…
— Тогда чего ты здесь прохлаждаешься? Можно сказать, решается судьба мира, а ты тут торчишь на пороге в халате! Халат, кстати, совершенно дурацкий.
Художник вспыхнул, но промолчал и опрометью бросился в комнату.
***
Как спокойно... Наверное, Солнце еще не пришло. Вот бы так было всегда...
— Бог! Бог, очнись! Ты меня слышишь?
Слышу, конечно... Как будто тебя можно не услышать... Почему сон всегда прерывают на самом интересном месте?
— Да посмотри же на меня! Давай, открывай глаза!
Сейчас, сейчас... Как же не хочется просыпаться... Еще минуту...
— Господи, ну пожалуйста… Прошу Тебя!
Художник?..
Бог с трудом разомкнул слипшиеся от инея ресницы. Из белесого тумана проступили нечеткие силуэты Художника и какого-то ребенка в нелепой одежде не по росту.
— Оклемался?
— Слава Богу!
Господь не мог видеть себя со стороны, но если бы такое случилось, наверняка пришел бы в ужас. Курчавые темные волосы поседели от снега, изо рта вырывались редкие, почти незаметные облачка пара, а кожу покрыла тонкая перламутровая корка, легко, но крепко сковавшая тело.
— Привет. — Улыбка получилась вымученной. — А фильм уже закончился?
— Какой фильм? — Понимание было скорым и страшным. — Постой… Ты что, хочешь сказать… Ты здесь три дня просидел?!
— Я его забираю. — Теперь Солнце было на полторы головы выше Художника. По широким плечам рассыпалась густая темно-рыжая грива, похожая на львиную.
Солнце подхватило Бога на руки, словно тот ничего не весил, и решительно зашагало вглубь парка.
— Не ходи за мной. Сейчас ты сделаешь только хуже.
У Художника опустились руки.
— Я это… вечером позвоню. Узнать, как дела… Можно?
Но Солнце уже скрылось за плотной стеной елей.
Художник постоял у скамейки еще минуту, затем спрятал озябшие ладони в карманы и, ссутулившись, побрел к выходу.
Деятель проводил его сочувственным взглядом.
***
Бог открыл глаза.
Вокруг уже зажигались первые звезды, но в комнате было светло, словно днем: даже в облике клюющего носом мальчишки Солнце излучало свет невиданной силы.
Господь приподнялся на диване и, сбросив со лба почти высохшую тряпицу, осторожно тронул напарника за локоть.
— Эй…
Солнце встрепенулось и уставилось на него огромными сияющими глазами.
— Тебе лучше?
Бог смущенно кивнул, откинул одеяло и нашарил на полу коричневые тапки в клетку.
— Прости меня. Я не должен был так поступать. Наверное, я и в самом деле эгоист… Эй, ты чего?
Несколько секунд Солнце только хлопало рыжими ресницами, а потом зажмурилось — и разревелось. Отчаянно, во весь голос, по-мальчишески разевая рот и не замечая бегущих по веснушчатым щекам мокрых дорожек.
Бог оцепенел.
— Солнце?
— А-а-а… а я… а ты… — Солнце, видимо, сердясь на себя самого, терло глаза кулаком, но только еще больше размазывало слезы. — Я же… не хотело. Я… как лучше… для тебя старалось. Праздник же скоро… сюрприз... вот…
На колени Бога упал результат давешних Солнцевых стараний — стеклянный шарик размером с брелок, в котором покачивалась в невесомости крохотная голубая планета. Хотя она очень напоминала Землю, зеленых пятен на поверхности было куда больше — словно в этом мире еще не появились люди, которые могли бы их вырубить. Если присмотреться, становились видны даже сверкающие ледники и миниатюрные вулканы, извергающие тоненькие струйки пара.
Бог не знал, что и сказать.
— Спасибо… Я и подумать не мог…
— Да-а! — Всхлипывания продолжались, но уже не так уверенно. — Как этот Маляр появился… все… пошло наперекосяк. Ты про меня… совсем забыл. А у меня же… — Солнце силилось и все никак не могло закончить фразу. — У меня… кроме тебя… никого не-е-ет!