— Я тебя провожу. — Бог протянул руку, однако Художник мягко отстранил ее.
— Нет. Не надо. Пожалуйста.
Бог вгляделся в сосредоточенное лицо друга. Фонарь над дверью жалобно скрипнул и потух.
— Хорошо. Но обязательно позвони мне, когда доберешься.
Вместо ответа Художник засунул руки поглубже в карманы и медленно двинулся к выходу на проспект. Постепенно его шаг становился уверенней, и, когда молния вырезала из черного картона арки мужской силуэт, голова со встопорщенными мокрыми вихрами была высоко поднята.
Господь пошевелил губами, но ничего не сказал.
В следующую секунду молния выхватила из темноты пустую скамейку.
***
Солнце не дождалось Бога к ужину и ушло на другую сторону. На столе обнаружилась обугленная по краям записка, а в бункере из сваленных в кучу диванных подушек — еще теплая, заботливо обмотанная полотенцами кастрюля с пюре.
Бог улыбнулся и, качая головой, запустил почтовую программу.
Почти в ту же секунду на экране вспыхнула новая молитва.
Дай ей счастья, даже если не со мной. Пусть все у нее в жизни сложится хорошо, а мне для себя ничего не надо.
Бог подвел курсор к кнопке «ОК» и щелкнул мышкой.
«Я забыл сказать ему, что он добрый, — успел подумать Господь, прежде чем отяжелевшая голова сама склонилась на скрещенные руки. — Очень добрый… и…»
Курсор в виде белой бабочки дважды мигнул, и экран погас.
12. Про Рождество
— Кфтати, фот ефе… Пуфть лефыт у Февя, аха.
Бог озадаченно взглянул на километровую комбинацию цифр и букв, тщательно выписанную на клочке бумаги.
— Спасибо. А что это?
Художник поднял голову от наброска, над которым трудился почти с самого обеда. Полукруг света, идущий от пузатой, как китайский фонарь, апельсиновой лампы, выхватил нечесаные космы и батальон кисточек: одна в руке, еще одна, запасная — в зубах, и две совсем уж неясного назначения — за ушами.
— Паволь от комфа, вестифо!
— Пароль от компьютера? — Бог потерпел фиаско в попытке установить хоть какую-то логику в чередовании символов и, аккуратно свернув бумажку в трубочку, спрятал в карман джинсов. — А зачем?
— Как это — фафем? Тьфу! — Художник так удивился невинному Божьему вопросу, что даже выронил кисточку изо рта. — Чтоб был.
— А, — со значением сказал Творец. — Понятно.
— Ну, в смысле, не чтоб был, а вообще. — Художник сделал туманный жест рукой. — Это такой знак доверия. У нас в Академии придумали. Когда ты хочешь показать человеку… или богу, что тебе нечего от него скрывать, то присылаешь ему свои пароли.
— А если тот человек воспользуется ими в личных целях?
— В том-то и дело. — Художник хитро прищурился. — Ты отдаешь пароли, потому что знаешь: твой друг никогда ими не воспользуется.
Бог помедлил.
— Хороший обычай. Жаль, у меня нет пароля, чтобы написать его тебе.
Художник, вернувшийся было к рисунку, снова выронил кисточку. Небо над акварельной набережной пополнилось серией пятен тарелкообразной формы.
— Нет пароля? И Ты не боишься? Ты же Бог, у тебя на харде — самая важная инфа в мире!
— Так ведь у нас никто не бывает, а Солнце техникой не интересуется.
— Все равно. — Художник неодобрительно покачал головой, размышляя, превратить ли «тарелки» в облака-мутанты или так сойдет. — Пароль должен быть! Для порядка.
Бог серьезно кивнул.
— Я об этом подумаю.
***
Вечерело. За двойным стеклом, укрытым прочной броней морозных узоров, бушевала метель, — но здесь, в маленькой кухне, был слышен только посвист чайника и сопение Художника, самоотверженно сражающегося с тенью от лодки на бумажной воде.
Бог заглянул в опустевшую чашку и пошел снимать чайник с огня.
— Уже поздно. Может быть, завтра закончишь?
— Не-а. — Художник даже не повернул головы. — Во-первых, я хочу доделать все дела до Нового года, а во-вторых, завтра меня здесь уже не будет.
— Вот как? — Бог поставил рядом с другом дымящуюся чашку и опустился напротив. Кажется, в его голосе на секунду мелькнула тень разочарования. — Просто завтра праздник. Я подумал, мы могли бы...