Художник смущенно потер переносицу.
— В этом-то все и дело. Люди считают Рождество семейным торжеством. Я и так редко езжу к маме, а если откажусь еще и завтра…
— Ничего страшного. Обычно мы отмечаем этот день вместе с Солнцем.
— Правда? — Художник приободрился. — Я не знал, что Ты отмечаешь людские праздники.
— Почему людские? Это же мой…
Бога прервал залихватский свист, которому позавидовал бы любой разбойник с большой дороги. Творец торопливо вытащил мобильный и ткнул в самую большую кнопку.
— Это от Солнца. Грозится, что не уйдет на другую сторону, пока я не разберусь с молитвами. Почему-то у людей сейчас самое популярное время для просьб.
Художник выглянул в окно и поежился.
— Тогда Тебе лучше поторопиться. И возьми мою куртку, а то засосулишься по дороге.
— А ты? Тебе же завтра ехать?
— Поезд днем, так что можешь закинуть ее утром. Вроде обещали потепление.
— Спасибо.
— Ха! Было бы за что.
— Все равно. До скорого!
— Встретоскоримся.
***
Художник ворочался в кровати. Часы гулко и торжественно пробили три. Черная тень метнулась от шкафа к мольберту, на мгновение перечеркнув лунную дорожку на полу, и вновь стало тихо.
Что-то было не так. Художник никогда не страдал бессонницей, но сегодня ему казалось, что подушка слишком жесткая, что в комнате душно… Что он упустил нечто очень важное, какую-то мысль на краю сознания.
Наконец Художник рывком откинул одеяло и уперся взглядом в календарь, ввинченный шурупом прямо в дверцу гардероба. Завтрашний день. Что-то очень важное. Завтра…
— Черт! — Одеяло полетело в одну сторону, подушка в другую. — Кретин! Как же я сразу не сообразил! Та-ак…
Носки обнаружились под столом, штаны — на спинке кровати. Художник принялся было одеваться, да так и замер в одной штанине, глядя на часы.
— Бесполезно. Сейчас все магазины закрыты.
Застонав, он рухнул обратно на кровать.
— Черт побери! Что я успею найти до утра?
***
Дверь по обыкновению была не заперта, но Бог все же вежливо постучался.
— Художник, ты дома? Я принес куртку.
— Секунду! То есть минуту! Не заходи пока!
Что-то тренькнуло, упало, чертыхнулось, вжикнуло и наконец стихло.
— Все! Можешь заходить.
Бог осторожно заглянул в комнату. Рядом с Вавилонской башней из составленных друг на друга сумок радостно улыбался Художник с большим пакетом в руках.
— А… — Бог растерянно оценил объем чемодана, который служил фундаментом для слегка покачивающейся сумочной конструкции. — А я вот... Куртку принес.
— Брось ее пока куда-нибудь и встань сюда. — Художник ткнул перед собой пальцем и вдохнул поглубже.
— Так? — Бог встал под люстрой.
— Ага. — Художник вдохнул еще раз. Потом еще. Вдыхать дальше было некуда, а нужные слова, по канонам всех книг приходящие в последнюю секунду, похоже, затаились в засаде и сейчас ехидно хихикали. В конце концов молчать стало неудобно, и Художник просто протянул другу пакет. — Во. Я там это… написал все.
Изумленный Бог сунул руку внутрь и извлек открытку из плотного картона, на которой красовалась с любовью вырезанная и приклеенная ремонтным клеем снежинка. То, что в процессе соединения с открыткой снежинка чуть покосилась и лишилась пары граней, ничуть ее не портило.
На обороте значилось:
Бог моргнул.
Художник потупился.
Бог поднял взгляд на Художника.
Художник начал ковырять носком тапка ковер.
— Это, конечно, не вершина писательской мысли, но раз уж так… гм… склалось…
Бог снова уткнулся в открытку. Глаза его сияли.
— Спасибо. Это замечательное поздравление.
— Правда? — Художник рискнул оставить многострадальный ковер в покое. — Тебе нравится?