— Еще бы! — Творец покачал головой. — Мне никогда раньше не дарили открыток.
Художник фыркнул.
— Странные люди. Даже жираф знает, что открытка на день рожденья — первое дело…
Бог заглянул в пакет, замер, и в комнате словно стало немного светлее. Художник понял, что сейчас ему еще полчаса предстоит смущаться и отнекиваться, и ухватился за ручку чемодана.
— Такси, наверное, уже приехало. Поможешь вынести этот хлам во двор?
***
— Милый, почти двенадцать. Поторопись, а то мы сядем за стол без тебя.
— Иду, мам!
Художник стоял у окна опустевшей после долгих приготовлений кухни. Из гостиной доносился чей-то смех, стук столовых приборов и детские голоса: две кузины и их родители специально приехали из пригорода, чтобы отпраздновать это Рождество всей семьей.
Художник смотрел на небо. Ветер унес черные лохмотья облаков за горизонт, и темно-синее звездное полотно расчистилось.
— Эй, ты идешь? — Младшая из кузин, прибежавшая на кухню за детским шампанским, дернула Художника за рукав рубашки. — Сейчас часы будут бить!
— Раскомандовалась, одуванчик. — Художник улыбнулся и присел на корточки перед сестрой, больше похожей на сердитого цыпленка в своем ярко-желтом платьице.
Девочка перебежала на другую сторону стола и показала язык.
— Бе-бе-бе! А будешь обзываться, я тебе секрет не отдам!
Художник сложил руки на груди, иронично глядя на сестренку сверху вниз.
— Какой еще секрет?
— А тот, который у тебя из куртки вывалился, когда тетя ее в шкаф вешала!
— Что? — Художник перегнулся через стол. — Подожди!
Девочка, заливисто рассмеявшись, бросила в брата бумажный комок и умчалась в гостиную.
Художник торопливо разгладил смятую записку.
Я подумал и решил последовать твоему совету.
Пароль: Жанна.
Счастливого праздника!
Художник забрался на подоконник и подтянул колени к подбородку. В гостиной часы били полночь, раздавались радостные возгласы и звон бокалов.
Над садом тихо и нежно сияла только что взошедшая звезда.
***
Бог мог рассказать содержание открытки наизусть уже два часа назад, но, когда над Городом прокатился последний гулкий удар колокола, все же достал помятый кусочек картона и перечитал еще раз.
Подаренный шарф оказался немного длинным, и его концы развевались в воздухе, будто белые флаги. Впрочем, Богу это было неважно: сидя на краю облака и натянув пушистую ткань до самого носа, он вдыхал накрепко въевшийся запах масляных красок, болтал ногами в кроссовках и думал, что это лучший день рождения в его жизни.
13. Про ад
Бог постучал еще раз, но ему снова никто не ответил.
— Художник? Ты дома?
Господь заглянул в дверь — оказывается, та была лишь прикрыта, — и на всякий случай кашлянул. Тишина.
— Ау!
Бабушка Художника укоризненно воззрилась на Бога с портрета над диваном, умудрившись вложить в один взгляд все возмущение нынешней молодежью, которая и минуты не даст отдохнуть пожилой даме. Бог стушевался, попятился и аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Черт… Да что же это… Если и крестовидная не подойдет, сдаюсь! Ей-Богу, сдаюсь! — раздался голос откуда-то с небес.
Господь перегнулся через перила и задрал голову. На чердаке мелькнул зеленым пятном рукав Художниковой рубашки, что-то глухо стукнуло, и мир пополнился полудюжиной новых ругательств, в которых почему-то чаще всего фигурировало Солнце.
— Художник! Это ты?
Шум мгновенно прекратился. В лестничном пролете возникло лицо Художника средней степени перекошенности. Картину дополнял стремительно багровеющий палец и молоток.
— А-а, Господи! Ты-то мне и нужен. Поднимайся сюда!
На чердаке пахло старостью. Неверный свет, проникающий через единственное маленькое окошко с мутным стеклом, превращал сваленное в углу тряпье в диковинного спящего зверя с обрубленным хвостом. В углу, словно боясь упасть, притулился к стене полуразвалившийся сервант; на полу были в беспорядке разбросаны сгоревшие спички, пожелтевшие газеты и оберточная бумага — судя по запаху, от рыбы. Художник сидел на корточках перед неприметной дверцей в глубине чердака и, бормоча, орудовал двумя отвертками сразу.