— Позволь поинтересоваться, что это ты делаешь? — Бог перешагнул одинокий кирзовый сапог, лишившийся подошвы в тяжких жизненных испытаниях, и присел рядом с другом. Из-под дверцы тянуло свежестью и дымом.
— Как это — что? Будто сам не видишь! Замок взламываю.
— О, — глубокомысленно изрек Господь. — А зачем?
Художник надавил на отвертку сильнее, рукоять крякнула и осталась в ладони хозяина. Металлический стержень пару секунд повисел в замке, словно раздумывая, что делать дальше, а потом брякнулся на пол, возле пары столь же неудачливых предшественников.
Художник застонал и привалился к стене.
— Крыша! Понимаешь? За этой чертовой — извини — дверью выход на крышу! Там сидеть можно, на скате… — Взгляд Художника приобрел мечтательное выражение. — Рисовать Город с высоты… И там такая здоровская труба! Ты не представляешь.
Бог действительно не представлял, но счел за лучшее промолчать.
— Да я там раньше все лето проводил, можно сказать. А зимой какие-то кракозябры из домоуправления, — жест кулаком, видимо, предназначался тем самым мифическим существам, — повесили замок и заявили, что это, мол, противоречит правилам безопасности. Тьфу на них!
— Может быть, не стоит так расстраиваться? — осторожно заметил Господь. — Если выход на крышу закрыли, значит, это кому-нибудь...
— Так. — Художник решительно поднялся и сунул Богу одну из чудом выживших отверток. — Ты тут пока поразвинчивай замок, а я за чаем и обратно.
Через секунду вихрастая макушка Художника скрылась на лестнице. За это время Бог успел сделать ровно три вещи: открыть рот, подумать и закрыть его обратно. Затем Творец неуверенно пристроился возле порядком поцарапанного замка и пару раз потыкал отверткой в скважину. Механизм провернулся, и замок с лязгом обрушился на пол.
Бог в ужасе замер.
— Ну, крут, — восхищенно выдохнул Художник, замерший на верхней ступеньке с подносом в руках. — Да у Тебя талант прирожденного взломщика! Грех такому дарованию пропадать.
Бог покраснел.
— Спасибо. А нас точно не будут ругать?
Художник хмыкнул и, препоручив чай заботам друга, взялся за присохшую к косяку дверцу.
— Пусть сначала поймают. Э-эх!
От рывка дверь отскочила, ударилась о сервант и повисла на одной петле. В комнатушку ворвался свежий вечерний ветер, широкой ладонью подмел пол и закружил в пестром хороводе обрывки давно потерявших актуальность новостей. Глаза Художника вспыхнули.
Медленно, словно не веря своему счастью, он оседлал начинающийся в двух шагах остроконечный скат и пополз к упитанной трубе кирпичного цвета. Что ни говори, а труба была и впрямь выдающаяся.
Добравшись до нее, Художник развернулся и с энтузиазмом замахал рукой. Порыв ветра унес его слова, но Бог верно истолковал жест и пополз вперед, ежеминутно зажмуриваясь и мысленно прощаясь с миром.
— Вот так... Хорошо... Теперь перекидывай ногу и садись нормально. Ого! Ты что, и чай с собой тащил? — Художник забрал у Бога кружки и замолчал, предоставляя в одиночку знакомиться с панорамой. Он по собственному опыту знал, что такие моменты не нуждаются в комментариях.
Город горел.
Желтые, бордовые, коричневые крыши, толкущиеся под ногами, словно дети в остроконечных панамках, были охвачены живым солнечным пламенем. Золото-багряный диск Солнца величественно опускался за небоскребы бизнес-центра, делающие линию горизонта похожей на график отчетности неведомой канцелярии. Но и их преобразил закат. Все окна сияли, отражали сияние друг друга и вспыхивали еще ярче, в странной гармонии отвечая медленно угасающему небесному пожару.
— Это... — только и смог выдавить Господь.
— Неслабо, да? — хмыкнул Художник, вылавливая в кружке одну особенно назойливую чаинку. — Нам повезло, что дом стоит на холме. Всего пятый этаж вроде бы, а вид, как с Ратуши. Я сюда когда первый раз выбрался, так и подумал: блин, до чего же здорово, нарисовать бы все это...