Секретарь воровато оглянулась на ванную, из которой сквозь шум воды доносилось тихое Божье пение, — но Господь, по-видимому, был слишком занят пододеяльниками. Хокть нашарила в кармане комбинезона запасную пару резинок для волос и, скинув тапочки, соорудила из щеток лохматые роликовые коньки.
— Ух! — Девочка оттолкнулась от подоконника и лихо доехала до плиты, чудом не перелетев через открытую дверцу духовки.
— Ух! — И вокруг стола пролегла двойная блестящая дорожка.
Хокть еще немного поездила туда-сюда, отталкиваясь от стен и стульев и временами подливая на пол воды из ведра. Может быть, на кухне и не стало очень чисто — зато однозначно очень мокро и весело.
Теперь пол оставался сухим только в одном месте — под большим, сонно тарахтящим холодильником, дверцу которого украшал единственный магнитик с видом Назарета. Хокть потыкала щеткой в щель между ним и полом, но та оказалась слишком узкой. Секретарь плюхнулась на пол и принялась думать. С одной стороны, Солнце не давало прямых указаний по поводу холодильника. С другой стороны, зная его въедливость...
Хокть примостилась на коленях сбоку от холодильника и что есть силы уперлась ладонями в прохладную белую стенку. Пару секунд ей казалось, что она пытается сдвинуть мамонта, — как вдруг стенка поддалась, и холодильник, скользя на резиновых ножках, медленно отъехал к окну.
— Есть! — Секретарь особенно щедро плеснула из ведра и принялась возить щеткой у стены, не обратив внимания, что в кухне словно бы стало сумрачней. Теперь холодильник тарахтел точно напротив облака, с другой стороны которого, судя по звукам, мирно похрапывало Солнце...
***
Художник искал сюжет.
Сперва он поискал его возле Ратуши, но там оказалось слишком много зевак, которые так и норовили заглянуть ему через плечо или приставали с совсем уж неуместными просьбами набросать шарж. Тогда Художник перетащил мольберт на причал, но суровый ноябрьский ветер чуть не сдул его в море вместе с палитрой и складным стульчиком. В итоге он устроился на набережной под укрытием большого гранитного льва, который простирал к воде блестящую от множества прикосновений лапу. За львом Художнику было хоть и не особенно тепло, зато не дуло.
Усердно подышав на пальцы в обрезанных перчатках, Художник разложил перед собой разноцветные тюбики, отвинтил крышку с баночки с разбавителем и принялся вертеть головой в поисках сюжета. Увы, серо-стальное ноябрьское море не отличалось особой живописностью, а по набережной прогуливался лишь один печальный мороженщик, который толкал перед собой бело-голубую тележку. Художник помахал ему, и тот уныло махнул в ответ.
Сюжета не было. Художник вздохнул и решительно провел через весь холст горизонтальную линию, рассудив, что барашки волн и туристические теплоходы можно и домыслить. Внезапно воздух дрогнул, и холст словно потемнел на пару оттенков. Художник недоуменно задрал голову к Солнцу, которое за сизой пеленой облаков больше походило на маломощную лампочку, — да так и остался сидеть с раскрытым ртом.
Кто-то понемножку объедал светило с правого бока. Сначала Солнце превратилось в пухлый надкусанный бублик, затем стареющую луну, потом ослепительно яркий полумесяц — и наконец истончилось до еле различимой нити. В природе творилось что-то странное: чайки заметались и принялись кружить прямо у Художника над головой, так что он мог разглядеть каждое черное перо в распластанных крыльях. Небо по-прежнему оставалось голубым, но вокруг стало темнеть, как на закате, хотя Солнце было в зените, — будто из воздуха просто взяли и выкачали весь свет. Перспектива углубилась, черты предметов охладели и заострились, как если бы на них навели фокус.
— Затмение! — донесся чей-то истошный крик со стороны причала. — Не смотрите на небо!
Художник вскочил (стул схлопнулся и с жалобным лязгом повалился набок) и принялся лихорадочно шарить в рюкзаке. Запасные кисти... Белила... Пачка носовых платков... Наконец пальцы сомкнулись на узком стеклянном горлышке. Художник вытащил темно-коричневую бутылку, на дне которой плескались остатки сливочного лимонада, и, мысленно извинившись перед львом, со всей силы треснул бутылкой по гранитной лапе. По набережной зазвенели осколки. Художник отыскал самый крупный, рывком приложил его к правому глазу и зажмурил левый.