Секретарь с сомнением осмотрела комнату.
— Так здесь же никого нет, кроме меня и господина Бога.
— И не будет, если не перестанешь перебивать! — Художник схватился за левый карман рубашки, в районе которого теоретически находилось сердце. — У меня инфаркт раньше случится.
Хоктенок честно попыталась убрать с лица скепсис.
Художник взглянул на улыбающегося за ее спиной Господа и вздохнул.
— Дорогие зрители! Последний месяц я работал над эпическим полотном в духе реализма. Без сомнения, вы задаетесь вопросом, как я смог остановить свой выбор на одном, самом значимом событии мировой истории. (Секретарь открыла рот, подумала и благоразумно закрыла). Что ж, с удовольствием отвечу! (На лице Секретаря отпечаталось смирение, полное скорби). Меня интересовали только те сюжеты, в которых особенно отчетливо проступил вольнолюбивый дух народа, его порывы и мечтания! Сюжеты, чья историческая значимость не подлежит сомнению, как подлинный пример борьбы человека с…
Хоктенок крепилась изо всех сил, но силы закончились раньше, чем ораторское вдохновение Художника. Вытащив из нагрудного кармана комбинезона пухлый блокнот, Секретарь принялась лихорадочно его листать.
— Борьбы человека с обстоятельствами, гнетущими, но не могущими сломить дух… э-э… дух…
— Нашла! — Хоктенок победно замахала блокнотом. — Вот, седьмое декабря, вторник. «Эти старые маразматики ничего не понимают в искусстве! Реализма им, видите ли, подавай! Без понятия, как буду выкручиваться. Велели написать что-нибудь историческое, а то к сессии не допустят. Блин! Чем им не угодил мой “Марсианский закат”? Теперь придется прочесывать всю мировую историю. Нарочно найду самое кровавое событие! Нет, ну какого хре…»
— Хоктенок. — Бог мягко положил ладонь на плечо Секретаря. — Необязательно фиксировать все так… подробно.
Художник с убитым видом дернул за край простыни, закрывавшей подрамник.
— Ладно. В общем, «Взятие Бастилии».
Простыня с шорохом сползла на пол, обнажив творение Художниковой мысли. Полотно было воистину грандиозным — даже без рамы оно занимало половину комнаты, упираясь одним концом в книжный шкаф, а другим высовываясь на кухню.
— Масштабно, — сказал Бог.
— Впечатляет, — кивнула Хоктенок.
На холсте все куда-то неслось. Написанные всего тремя цветами — багровым, серым и черным, — бежали вооруженные люди, катились пушки, летели ядра, стены крепости обиженно плевались кирпичами и клонились за левый край картины. Из-за угла бодро выворачивали солдаты королевского полка с мушкетами на плече. Передний план занимали те, кто уже успел с ними столкнуться: правда, из-за ехидных выражений лиц жертвы восстания больше напоминали загорающих на пляже. И над всем этим парила в алом одеянии полуголая дама с косичкой и флагом Французской республики.
— Это Победа, — на всякий случай пояснил Художник. — Ну, или Свобода. Я еще не решил.
— Гм, — сказал Бог.
— Без сомнения, такое полотно не смог бы написать никто, кроме вас! — выкрутилась Хоктенок.
Господь посмотрел на помощницу с уважением.
Художник вздохнул, отряхивая утонувшую в ковровой пыли простыню. Лимонный декабрьский свет, сочащийся в распахнутую форточку, делал ее похожей на хитон, потерянный во времени каким-то кудрявым сицилийским мыслителем.
— Главное, чтобы профессору понравилось. Выпускники прошлого года говорили, что ему все равно, как написана картина, лишь бы отражала историческую действительность. Одно ядро улетит не туда — и все, незачет! Не так, мол, было, пишите заново.
— Господин Художник… — Секретарь переминалась с ноги на ногу, не зная, как начать. — Мне очень неудобно вас об этом спрашивать… Но вы ведь знаете, что взятия Бастилии не было?
Глаза Художника округлились.
— Как не было? А…
— Это легенда из школьных учебников. — Хоктенок пожала плечами. — Давно известно, что Бастилия представляла собой роскошные апартаменты для придворных, нуждающихся в убежище. Все мечтали туда попасть! А охранял их десяток инвалидов.
Свернутая простыня шлепнулась обратно на пол, подняв облачко пыли.
— А выстрелы? Жертвы? Не может быть, чтобы все книги врали!