— Соль?
— Соль, — важно подтвердил Художник и обмахнулся прихваткой. — Так что, если ужин будет несъедобным, Ты знаешь, кого винить.
Секретарь вжалась в диван, отчего ее джинсовый комбинезон почти слился с потертым синим плюшем обивки. Во взгляде исподлобья читалась решимость партизана, пойманного в кустах у вражеской границы, но готового до последней пуговицы сражаться за идею.
— Хоктенок, — мягко начал Бог, — зачем тебе соль?
— Для рисования.
От двери донесся всхлип Художника, призванный, видимо, передать крайнюю степень недоверия к Хоктячьей технике живописи. Бог и бровью не повел.
— Насколько я понимаю, Художник не может взять солонку, а потом ее вернуть?
Хокть отчаянно замотала головой, отчего каждый из хвостиков описал красивый угол в девяносто градусов.
Бог медленно кивнул.
— Так я и думал. А больше соли в доме нет?
— Но ведь рисунок важнее! — По дрогнувшим губам Секретаря стало ясно, что соль в доме скоро появится, но ее придется стирать с секретарских щек и носа. — Картошку можно когда угодно пожарить, а вдохновение приходит, когда ему хочется. Это и ежу понятно!
Судя по вытянувшемся лицу Художника, ежей у него в родне не было.
— Тогда в следующий раз сама ее и чисть, а не прохлаждайся на диване с альбомом!
Хокть прищурилась.
— Господин Бог, а почему бы вам не превратить кого-нибудь особо недовольного в столб соли? В той большой черной книге с занимательными историями, которую я нашла у вас на полке…
Художник попытался что-то сказать, но захлебнулся негодованием.
— Довольно! — Господь воздел указующий перст к люстре. Люстра одобрительно звякнула пыльными стекляшками. — Художник, подожди пять минут, пожалуйста. Хоктенок, продемонстрируй, для чего конкретно тебе нужна соль.
Секретарь мгновенно переползла с дивана на ковер. Теперь Бог заметил лежащий на полу альбом с карандашным наброском. Тот изображал длинноволосую девушку с задумчиво-отстраненным лицом. Закрыв глаза, она тянула руки к правому верхнему углу листа.
— Рисунок называется «Дышащая под водой», — охотно пояснила Хоктенок, макнув кисточку в стоящую здесь же полулитровую банку, а затем повозив ей по темно-синему кирпичику акварели. — Вместо белого фона будет море, волны, пузырики, все такое. А вот тут, — Хокть ткнула пальцем в правый угол, — Солнце. То есть не само Солнце, а его сияние, которое просвечивает воду.
— Интересная задумка, — похвалил Бог. — А соль, значит?..
— Да-да! Сейчас покажу.
Бог и Художник дружно склонились над альбомом, загородив окно с гаснущими, но все еще сочно-оранжевыми закатными лучами. Хокть благоговейно наклонила солонку и легко встряхнула над влажной бумагой. Соляные крупинки упали на лист, на секунду вздулись острыми темными кристалликами — и вдруг застыли, начав стремительно блекнуть, высыхать, каменеть. Художник хотел что-то спросить, но взглянул на сосредоточенное, наполовину скрытое сумраком лицо Секретаря, — и передумал. В этот момент, окруженная горбатыми тенями серванта, шкафа, захламленного стола, она была похожа на маленького шамана, который выплетает тонкую ткань своего личного, но такого важного колдовства. Чтобы порвать эту ткань, хватило бы вмешательства крохотного, как затвердевшая в краске крупинка.
— Еще секундочку…
Хокть бережно потерла высохший участок пальцем, счищая засохшую соль, и, встав на колени, поднесла альбом к подоконнику. Последний луч Солнца, вобравший в себя все прощальное тепло долгого апрельского заката, пролился на бумагу. Теперь стали отчетливо видны тонкие, будто бы нерукотворные разводы и белые точки-брызги, которые сделали море — морем, а бумагу — форточкой в другой мир. Из этой форточки пахло мокрой галькой, слышался прибой и долетали касания горького ветра, освежавшего отчего-то разгоряченные лбы.
Солнце скрылось за дальними крышами. Комната погрузилась во мрак.
— Да, — ответил Бог каким-то своим мыслям.
— Ладно, признаю, я был неправ, — нарочито небрежно сказал Художник. — Но это не повод… А это что?
— Где?