ПЛЮХ!
На несколько минут в гостиной воцарился маленький филиал Содома и Гоморры, вместе взятых. Кот отчаянно улепетывал от Солнца, Господь хватался за голову, а Хоктенок никак не могла отдышаться, сложившись гармошкой от хохота.
Наконец Бога и Хоктя с котом на руках выставили за порог и велели не возвращаться, пока в этом безумном доме не закончатся запасы валерьянки.
— И чтобы я эту мохнатость больше не видело! Никогда!
Дверь с грохотом захлопнулась. С косяка спорхнуло облачко побелки.
Бог задумчиво посмотрел на побагровевшую от борща, но по-прежнему невозмутимую кошачью морду.
— Что же с тобой делать, код...
***
Видимо, Художник заслышал шаги в подъезде, потому что поджидал друзей на лестничной площадке. За ухом у него торчала кисточка, а рукава украшали многочисленные масляные пятна.
— Привет-привет! Ого! У нас гости?
— Скорее иммигранты. — Хоктенок опустила кота на пол и с облегчением прислонилась к косяку. Руки ныли нещадно. Несмотря на все недостатки Солнца, в чем-то оно было право. — Это Пузяма. Он из-под стола.
— Привет тебе, Пузяма Из Под Стола. — Художник присел на карточки и почесал кота за ухом. Тот моментально растекся по художниковым коленям с благодарным мявом. — Какой ты у нас белый, красивый…
Бог и Хоктенок, с замершим сердцем наблюдавшие эту картину, перевели дух.
— Можно он у тебя пока поживет? — Бог присел на корточки рядом. — Если мы принесем его обратно Солнцу, придется ночевать на улице.
— Да пусть живет, конечно. — Художник разве что не мурлыкал вместе с Пузямой, глядя, как тот увивается возле ног. — Между прочим, всегда хотел нарисовать кошку, только модели не находилось. Пузо… Пузичко… Красавец ты на-а… пчхи!
— Нет, — сказал Бог.
— Нет, — сказала Хоктенок и умоляюще посмотрела на Художника. — Пожалуйста, только не это.
— Апчхи! Апчхи! Да что же это… Никогда ведь… Апчхи!
Бог протянул другу платок с видом мученика, которого уже приговорили к сожжению, обложили хворостом и поднесли спичку, как вдруг палачи решили сходить пообедать. Хоктенок привычным движением подхватила кота на руки: тот ответил возмущенным шипением и ударом когтей по воздуху.
— Простите… Апчхи! Я не зна-а... пчхи!
— Ничего. — Бог честно попытался изобразить беззаботную улыбку. — Мы что-нибудь придумаем.
Хоктенок взглянула в окно подъезда, за которым Солнце неспешно опускалось за линию крыш, и покачала головой.
***
Бог и Хоктенок сидели на скамейке у входа в Городской парк. Пузяма дремал на коленях у Секретаря, теплый весенний ветер мягко трепал шерсть, в сумерках приобретшую цвет слоновой кости. Мимо прошел парковый сторож, молодая пара с коляской, и главная аллея опустела.
— Хоктенок, ты же все понимаешь.
Секретарь поджала губы, отчего ее лицо сразу приняло выражение обиженного ребенка.
— Мы не можем его оставить.
— Только из-за Солнца? Вы же главнее его! Прикажите, и оно вас послушается!
— И из-за Солнца тоже. Ну где он будет жить? Подумай сама.
— …
— Здесь ему будет хорошо. Ты можешь за ним приглядывать и приходить с ним играть, когда захочешь.
— А зимой? Когда станет холодно?
— К зиме мы что-нибудь придумаем.
— Вы всегда так говорите!
Девочка рывком отвернулась, ее лицо сморщилось.
— Хоктенок, я обещаю, что…
Секретарь осторожно переложила спящего Пузяму на скамейку и чуть не бегом бросилась к парковым воротам. На фоне почти севшего Солнца ее силуэт казался вырезанным из черного картона, хвостики сердито подпрыгивали в ритме шагов.
Бог еще немного посидел, глядя в прищуренные кошачьи глаза — похоже, Пузяма и не думал дремать.
— Хорошо. Но не всю сразу. Понял?
Кот согласно муркнул и, спрыгнув со скамейки, растворился в тени кленов.
***
Бог три раза прошел мимо двери в комнату Хоктенка, нарочито громко топоча тапками, но оклика так и не последовало. В конце концов он рассудил, что Секретарь сама придет, если захочет, и отправился на кухню. Солнце уже устранило следы утреннего катаклизма, и теперь на веревке над раковиной сушились с полдюжины тряпочек и свежевыстиранная скатерть.