— Но это же только на один день! — горячо возразила Секретарь. — Именно сегодня в Городском парке готовят ваши любимые блинчики с кленовым сиропом!
— Специальная акция, — веско добавил Господь.
Солнце возвело сияющий взгляд к безоблачно-голубому небу. Хокть почувствовала, как ладони покрываются испариной. Больше всего девочка боялась, что сейчас Солнце спросит, с какой стати они прониклись таким вниманием к его гастрономическим пристрастиям — но светило лишь глубоко вздохнуло.
— Ну хорошо, — наконец решилось оно. — Только зажгите лампу дневного света, а то получится... Как в прошлый раз.
***
Похоже, Хоктенок перестаралась с тучами: к тому моменту, когда они добрались до увитого плющом кафе, разверзлись все хляби небесные, и на Город обрушился сине-серебристый ливень — по-летнему теплый и по-осеннему затяжной. Гуляк и зевак точно дождем смыло: перешагнув порог кафе, Бог, Солнце и Хоктенок оказались единственными посетителями на все заведение. Светило важно потыкало лучом в выбранные сиропы и укатилось за дальний столик у окна — изучать меню с напитками.
Художник на четвереньках подобрался к стене и, воткнув в мокрую землю зонт на длинной ножке, поспешно извлек из рюкзака тушь, перо и стопку плотной бумаги. Отсюда Солнце его увидеть не могло — зато Художнику все было прекрасно видно.
Через плющ, наполовину затянувший окно темной бархатной сеткой, Художник различал силуэты Бога, ставящего на стол огромное блюдо с блинами, и Хоктенка, которая с трудом несла поднос с дюжиной разноцветных стеклянных кувшинчиков. Через некоторое время завязался разговор. Бог что-то тихо рассказывал (до Художника донеслись фразы «Все равно у них в расчетах была масса ошибок» и «Надо же было обеспечить работой переводчиков»), Хоктенок смеялась и булькала грушевым лимонадом. Солнце хранило загадочное молчание, однако время от время незначительно меняло угол лучей — как и положено хорошему натурщику. Художник был более чем доволен.
***
— Ну? — спросил Господь.
— Ну?! — спросила Хоктенок и от нетерпения даже перегнулась через стол.
— Мастер велел все переделывать. — И Художник уныло шлепнул перед ними стопку листов. На верхнем красовался жирный вопросительный знак красным маркером. — Сказал, что целью эскизов было передать разнообразие человеческих поз. А у меня на всех рисунках одинаковый шарик.
— Не может быть. — Секретарь неверяще перебирала наброски. — Но ведь господин Солнце был в кафе в человеческом облике! Рыжий такой, лохматый...
Художник воззрился на нее с глубочайшим недоумением.
— Не знаю, я видел золотой шарик с лучами. Еще удивился, почему официанты не разбежались с воплями.
Повисла многозначительная пауза.
— Оно подслушивало, — наконец тоскливо констатировала Хоктенок. — С самого начала.
— Просто Солнце... любит быть в курсе происходящего, — вздохнул Господь.
— Вот жук, — невольно восхитился Художник.
Бог покачал головой и полез за бумажником.
— Гм... Ладно, рисуй тогда Хоктенка, а я пока схожу в парк за блинчиками.
— Зачем?
Творец смерил помощницу долгим взглядом.
— Ты правда думаешь, что Солнце пустит нас домой без репараций?
***
Когда Бог перешагнул порог Художниковой мастерской, сжимая тяжелый пакет с контейнерами, Солнце уже опустилось за изломанную линию дальних крыш. Хоктенок, утомленная работой профессиональной модели, посапывала на диване в обнимку с плюшевым ежом. Художник сидел за столом и, сгорбившись, добавлял последние штрихи к рисункам. Уже готовые эскизы свисали на прищепках с бельевой веревки, натянутой между книжным стеллажом и комодом. Богу даже от двери было видно, что листов много — явно больше десяти.
Творец опустил пакет на пол и, разувшись, неслышно подошел к импровизированной выставке. Без сомнения, на всех набросках была Хоктенок — но не такая, какой он знал ее всегда. С абсолютной точностью воссоздав черты лица, Художник запечатлел ее многочисленные образы, обычно слишком мимолетные для человеческого глаза. С маленьких — не крупнее стандартной фотокарточки — эскизов на Бога смотрела совсем крохотная девчушка с доверчиво распахнутыми глазами; юная девушка — прекрасная, зовущая и вполне сознающая силу своего зова; дева-воин, чьи губы уже напряглись в предвкушении крика «Кто любит меня, за мной!»; молодая женщина, через лоб которой пролегла глубокая морщина первой потери; и бесполое, безвременное существо, в чьем взгляде читалась только бесконечная усталость.