— Вот это да! Мультфильмы по мотивам библейских историй! Сегодня премьера, приехал какой-то знаменитый японский аниматор.
— Что за аниматор?
— Не вижу, очередь загораживает.
— О, это очень талантливый человек, — внезапно подал голос Господь. — Помнится, однажды он испрашивал у меня благословения на внедрение нового вида в фауну Хоккайдо.
— Это какого?
— Тоторо.
— Никогда не слышал, — сказал Художник.
— Ой, я уже хочу посмотреть эти библейские истории! — подпрыгнула Хоктенок. — Господин Бог, а давайте вы нам будете комментировать, как все было на самом деле?
— Боюсь, если я буду комментировать, нас выгонят из зала.
— А вы тихонько.
— Так, — сказал Художник, — пятой точкой чую, что стоять нам тут еще долго. Схожу-ка я за мороженым. Вам какое?
— На твой выбор.
— А мне три шарика, и чтоб один был лимонный, другой апельсиновый, третий сливочный, и сверху шоколадной крошкой посыпано!
— А вареньем еще не полить?
— Нет, варенья не надо.
Художник что-то пробормотал и направился к палатке мороженщика, на ходу вытаскивая из кармана кошелек.
Секретарь открыла была рот, чтобы крикнуть «И шоколадной крошки побольше!», — но слова рыбьими костями застряли в горле. Из тени кряжистого дуба, росшего на другом конце площади, на Хоктя смотрел мальчик вряд ли намного старше ее самой. Должно быть, когда-то его волосы были светло-русыми — но длинные лохмы давненько не знали ни воды, ни расчески. Мальчик был одет в мешковатые синие джинсы и свитер с торчащими нитками, который явно не подходил ему ни по размеру, ни по погоде. Смуглое лицо с мощно вылепленными челюстями создавало впечатление обрубка — будто Господь начал его шлифовать, но отвлекся и бросил на середине. Но больше всего Хоктенка поразил его взгляд — прямой, пепельно-серый, совершенно недетский. В нем было столько злобы и отчаяния, что Секретарь невольно поежилась.
— Держи. С двойной порцией шоколадной крошки!
Хоктенок, сглотнув, приняла из рук Художника вафельный рожок с тремя разноцветными шариками. В животе противно заворочалась тошнота.
— Спасибо.
— Ты чего? Неужели не вкусно?
— Нет, просто...
Удар, обрушившийся на Хоктенка в следующую секунду, едва не сбил ее с ног. Взмахнув руками, Секретарь кое-как удержала равновесие — а вот мороженое со смачным «чав» впечаталось в мостовую.
— Вот урод, а!
Хокть проследила за взглядом Художника — и заметила давешнего мальчонку из-под дуба, который стремглав пересек площадь и только что скрылся в одном из лучей-переулков. Тошнотный узел в животе наконец развязался, и из глаз Секретаря хлынули тяжелые, горькие слезы.
— Хокть, ты чего?! Ты из-за этого придурка? Да я тебе три таких мороженых сейчас куплю!
Хоктенок, икнув, оттолкнула протянутую руку Художника, подняла заплаканный взгляд — и вдруг что есть духу припустила за обидчиком.
— Хокть! Стой!
На плече Художника сомкнулись железные пальцы. До этого момента он и не подозревал, что у Бога такая тяжелая рука.
— Не надо. Она сама разберется.
***
Мальчишка знал Город, как свои пять пальцев. Зато Хокть не была человеком.
Он петлял, перепрыгивал мусорные кучи, путал следы — но зоркие глаза Секретаря ни на мгновение не упустили мелькающий впереди светлый вихор.
— Смотри, куда прешь! — возмутился молочник с большим бидоном, но Хоктенку даже не пришло в голову извиниться. Мальчик свернул в подворотню, небо в которой плотно загораживали бельевые веревки с пестрым тряпьем, — и Хокть в точности повторила его маневр.
Сердце бешено колотилось. Слезы высохли. Теперь Секретарь лишь изредка шмыгала носом, сдвинув к переносице пушистые черные брови. Локти девочки двигались с точностью поршней в слаженном механизме. Поворот, еще один, по широкой дуге обогнуть цветочную палатку...
Хокть свернула в последний раз — и чуть не врезалась в мальчишку, который неверяще ощупывал кирпичи внезапно возникшего тупика. Услышав сопение за спиной, он обернулся и бросил на Секретаря уже знакомый затравленный взгляд. Хоктенок уперлась руками в колени и застыла, жадно глотая воздух.