Бог откашлялся.
— Была на свете огненная гора. В этой горе жил волшебник. Волшебника звали Фудзи-сан. Ему очень нравилось жить в этой горе. «Здесь уютно и тепло!» — говорил он каждый раз, ставя на вершину горы чайник. Когда чайник кипел, окрестные жители видели, как из горы идет пар, и говорили: «Смотрите! Фудзи-сан опять чай пить собрался». И вот однажды, когда Фудзи-сан уселся на вершину горы и посмотрел вниз, он увидел, что к нему в гости идет маленький дракон. «Никак Эндрю! — подумал он. — Наверное, идет чай пить». Эндрю звали дракона, жившего со своей бабушкой в пещере у подножия горы. А надо вам сказать, что бабушка дракона была самой симпатичной из всех драконовых бабушек…
Чтение Бога прервали какие-то странные звуки из-под одеяла. Зажав руками рот, Художник содрогался от смеха.
Ободренный произведенным эффектом, Бог с воодушевлением продолжил:
— Больше всего на свете она любила выпить чашечку чаю. Но она была уже слишком стара и не могла сама подняться на гору. Вот Эндрю и надумал сходить к волшебнику за чашкой чаю для бабушки…
Прошел час. Бог успел узнать, откуда у тигра полоски, почему коровы не летают, а почтовые ящики изредка крякают, когда заметил, что Художник все чаще трет глаза кулаком.
— Пожалуй, на сегодня хватит. — Бог закрыл книгу и плотнее подоткнул ему одеяло. — Продолжим завтра?
Художник смущенно улыбнулся.
— Ага… Только Ты никому не говори, ладно? Ну, что я люблю Биссета.
Бог наморщил лоб, делая вид, что мучительно размышляет.
— Ладно, — наконец уступил он. — Могила.
***
Убедившись, что друг заснул, Господь осторожно взял его за руку. Через несколько секунд дыхание Художника выровнялось, со щек сошел лихорадочный румянец, исчезли тени под глазами. Почему-то представилось Солнце, с упреком качающее головой.
Бог улыбнулся, на цыпочках вышел из комнаты и притворил за собой дверь.
9. Про свой путь
— О Господи, — только и сказал Бог.
Художник уныло кивнул, глядя на почти законченный рисунок. Некогда тот изображал аллею в Городском парке, скамейку с забытой книгой и уголок по-осеннему притихшего озера. Но теперь аккуратная граница галечного берега была размазана, скамейка обведена черным маркером и повелительной стрелкой изгнана за пределы листа, а книга безжалостно вымарана.
— Он сказал, что все это своровано, — убитым голосом объяснял Художник. — Техника изображения воды повторяет Шагала, тень на липе — Репина, а вон тот листик в углу — вылитый Ван Гог в молодости.
— Гм. — Бог внимательно изучил Ван Гога в молодости. Тот печально съежился под гнетом маркера и был почти неразличим на фоне каких-то значков, стрелочек и поясняющих эти стрелочки иероглифов. — А зачем было портить рисунок?
— Он сказал, что это все равно не имеет никакой ценности. Такая техника устарела, все это уже было написано до меня… Нужно искать свой стиль, а не копировать чужое. — Художник упал на табуретку у окна и закрыл лицо руками. Голос звучал непривычно глухо, будто из него разом взяли и вырезали все интонации. — Я бездарность. У меня нет ни одной собственной мысли. Как меня вообще взяли в Художественную академию?!
Господь снял с крючка куртку с желто-зеленым пятном на рукаве и решительно бросил ее на колени Художнику.
— Собирайся. Мы идем гулять.
***
Бог с Художником брели по узким мостовым Старого города, будто целиком выкрашенного в три цвета — желтый, огненно-красный и голубой. Те перетекали с крыши одного дома на остроносые шпили соседнего, из глубоких чаш уличных фонтанов — в тенистые, уже пропахшие осенью скверы. Словно приглашая достать акварель, мелькнула золотая башенка на синем стеклянном замке. Не по сезону расцвел геранью старый каменный балкон над головой. Издалека доносилось воркование голубей и хриплое ворчание радиоприемника.
Кленовые листья медовыми чешуйками укрывали булыжник мостовой. Художник лениво переворачивал их носком ботинка, словно кусочки пазла; тот никак не желал складываться, Художник сердился и искоса поглядывал на Бога, который с отсутствующей улыбкой следил за облаками и, похоже, был совершенно доволен жизнью.