Я сделал еще глоток и вяло улыбнулся, снимая руку с фотографий. Я машинально прикрыл их, когда понял, что кто-то направляется в эту сторону…
Через несколько секунд я снова услышал его совсем отчетливо, очень близко. Потом он появился из-за угла в дальнем конце комнаты. Это был старик в движущемся кресле, прошедший передо мной сквозь Проход II. Он кивнул мне и улыбнулся.
«Привет, — сказал он, плавно приближаясь. — Моя фамилия Блэк. Я видел вас на станции тоннеля — Амбулатория, Крыло 3».
Я кивнул.
«Я вас тоже заметил».
Остановившись перед столиком, он хихикнул.
«Когда я заметил, как вы сходите с дорожки, я решил, что вы остановились здесь, чтобы выпить». — Он глянул на мой стакан.
«Я не видел вас на дорожке».
«Я был довольно далеко впереди вас. Как бы там ни было, я оказался в затруднительном положении и мне подумалось, что, может быть, вы соблаговолите помочь мне».
«А что такое?»
«Я бы хотел купить себе выпивку».
«Давайте. Заказник внизу».
Он покачал головой.
«Вы не понимаете. Я не могу этого сделать. То есть непосредственным образом».
«Что вы хотите этим сказать?»
«Указания врача. Мой счет контролируется. Если я засуну свое удостоверение в эту машину и закажу спиртное, Центральная распорядится не продавать его мне, проведя автоматическую проверку моего кредита».
«Понимаю».
«Но я не разорен. Я хочу сказать, у меня есть наличные. Но для этой штуки наличные не годятся. И вот что у меня было на уме, если я найду кого-нибудь, кто купит мне выпивку по своему удостоверению, я расплачусь с ним наличными — черт! Я бы даже и ему купил тоже, и не останется никаких следов того, что я это сделал».
«Не знаю, — сказал, я. — Если наш врач не хочет, чтобы вы пили, мне не хотелось бы брать на себя ответственность за то, что не может принести вам ничего хорошего».
Он кивнул.
«О, доктор прав, — сказал он. — Едва ли я хорошо выгляжу. Достаточно посмотреть на меня — и вам все станет ясно. Печально быть в моем положении. Они поддерживают во мне жизнь, но мне затруднительно назвать это жизнью. И некоторое физическое недомогание завтра — это не слишком высокая плата за порцию неразбавленного виски. Я от этого, не помру». Он пожал плечами. «Но даже если и так, это не будет иметь значения ни для кого. Что скажете?».
Я кивнул…
«Это не преступление, — сказал я, — и только вы можете по-настоящему судить о том, что для вас важнее».
Я вставил свое-удостоверение в отверстие…
«Закажите двойную», — сказал он.
Я заказал и передал ему выпивку, он сделал большой, неторопливый глоток, вздохнул. Потом поставил стакан, порылся в кармане куртки и вытащил пачку сигарет.
«И этого мне тоже нельзя», — сказал он, прикуривая.
Около минуты мы сидели в молчании, предаваясь, по-видимому, своим личным ощущениям. Как ни странно, я не испытывал раздражения этим нарушением своего одиночества, за которым я так далеко забрался. Мне было жаль старика, конечно, одинокого в этом мире, ждущего смерти, вынужденного находить предлоги, чтобы вырываться из какого-нибудь приютившего его пансионата, и выпрашивать случайную выпивку, одно из немногих оставшихся у него, удовольствий. Но это. было больше, чем сочувствие. В его покрытом глубокими морщинами лице чувствовалось воодушевление, дерзость, сила. Его темные глаза были ясными, не тряслись его руки, покрытые пигментными пятнами. В нем было что-то успокаивающее, почти близкое. Я был убежден, что никогда раньше не встречал этого человека, но наша жизнь здесь и при таких обстоятельствах вызывала во мне странное, иррациональное ощущение, что она заранее подготовлена.
«Что у вас там? — спросил он, и я проследил за его взглядом. — Похабные картинки?»
«Старое присловье, вот сейчас вспомнилось. «Увидеть Венецию и умереть». «Увидеть Неаполь и умереть». «Да скончаться тебе в Ирландии». Некоторые города когда-то так гордились собой, что их посещение для многих считалось величайшим Событием в жизни. В моем возрасте можно быть космополитом в несколько большей степени. Спасибо? что дали мне взглянуть на них». Его голос окреп. «Они пробудили во мне много воспоминаний. Некоторые из них даже были приятными».
Он сделал большой глоток, а я смотрел на него как зачарованный. Казалось, он стал выше ростом, когда выпрямился в кресле.
Но это невозможно. Это просто невозможно. Я должен был спросить его.
«И сколько же вам лет, мистер Блэк?»
Он ухмыльнулся уголком рта, небрежно туша свою сигару.
«Можно слишком по-разному ответить на ваш вопрос, — сказал он. — Но я понимаю, о чем вы на самом, деле спрашиваете. Да, я видел Землю в действительности, а не только на фотографии. Я помню, как все было до того, как бы построен Дом».
«Нет, — сказал я. — Это физически невозможно».
Он пожал плечами, потом вздохнул.
«Может быть, вы и правы, Лэндж, — сказал он. Он поднял стакан и осушил его. — Это неважно».
Я тоже допил, поставил свой стакан рядом с фотографиями.
«Откуда вам известно мое имя?» — спросил я у него. Опустив руку в карман, он сказал: «Я вам кое-что должен».
Но не деньги вытащил он из кармана.
«Увидеть Землю, — сказал он, — и ариведерчи»[7].
Я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце.
Глава 3
Как..?
Вокруг меня кружился доводящий, до изнеможения, пульсирующий музыкальный водоворот, огни все быстрее и быстрее меняли свои цвета. Потом пришла пора вступать и мне со своим кларнетом. Мне это удалось. С трудом, но удалось.
Довольно скоро раздались аплодисменты. Я на подгибающихся коленях выстоял поклоны. Затем огни эстрады погасли, и я вслед за другими спустился вниз.
Когда мы уходили, рука Мартина опустилась на мое плечо. Он был нашим ведущим музыкантом, склонным к полноте, на три четверти облысевшим, с тяжелыми мешками под блеклыми, слезящимися глазками. Очень хороший тромбонист и к тому же отличный парень…
«Что там с тобой стряслось, Энджел?» — спросил он меня.
«Желудок схватило, — сказал я; — Наверное, что-нибудь съел. Пару минут было погано».
«Как сейчас себя чувствуешь?»
«Спасибо, гораздо лучше».
«Будем надеяться, что это не язва. Это не шутка. Тебя что-нибудь беспокоит?»
«Да. Но скоро все пройдет».
«Ну и хорошо. Не бери в голову»…
Я кивнул.
«До завтра».
«Ладно».
Я быстро пошел прочь. Проклятие! Я должен был поторопиться, чтобы найти место, где бы я мог свалиться с ног. Теперь каждая секунда была дорога. Проклятье! Как мог я быть таким благодушным слепцом? Как глупо! Проклятье!
Я запихнул свой инструмент в футляр, переоделся за рекордно короткое время и, игнорируя или избегая всех и все, что могло бы задержать меня, поспешил к ленточной дорожке. Я выбрал самую скоростную трассу и стал петлять. Почти на каждом пересечении я менял дорожки. Я спустился вниз на три уровня и брел до тех пор, пока не почувствовал достаточной уверенности в том, что за мной не следят. Потом я опять вернулся к дорожкам и направился в сторону Жилой Комнаты.
К этому времени подстегивающее меня ощущение, что я должен спешить, неимоверно усилилось, и я понимал, что нахожусь на грани истерики. Моя паника сдерживалась только- небольшим, раскаленным очагом гнева в груди. Нечто, чего я не понимал, дважды настигло меня и ударило. Потом, почти неосознанным, появился гнев, и я чувствовал, как он усиливается. Это было странное и сильное ощущение. Я не мог припомнить, когда я ощущал что-либо подобное. Должно быть, приходилось, потому что я узнал его и с готовностью принял. Во всяком случае, казалось, что это несколько подбадривает меня. Возможно, именно гнев с самого начала не давал мне упасть. Я чувствовал, как постепенно нарастает желание найти и покарать своих убийц, причем расквитаться с ними за себя лично, а не в интересах справедливости. Хотя я осознавал извращенную сущность этого побуждения, я не пытался обуздать его, обращаясь к самодисциплине, ведь что-то должно было поддерживать меня.