Они слышали о нем, слышали, что он — святой и цель его жизни — помощь страждущим.
— Последнее верно, — сказал он им, — но не думайте, что, отправившись со мной, наберете лишние очки в счет небесного благословения.
Они рассмеялись и сказали, что дело не в этом, что они будут охранять его от диких зверей и показывать дорогу.
— Ерунда! Укажите мне нужное направление, и я обязательно попаду, куда надо, — сказал он им тогда. — Мое общество сулит вам множество опасностей.
Но они рассмеялись снова и не показали ему дороги до тех пор, пока он не согласился взять их с собой.
— Нельзя быть со мной слишком долго — это верная смерть! — протестовал он.
Они были непреклонны. Он вздохнул.
— Ну что ж, тогда покажите мне такое место, где я смогу побыть сутки в одиночестве. Драгоценное время будет потеряно, но я должен постараться защитить вас, если уж вы не можете по-другому.
Они выполнили его просьбу, а потом танцевали друг с другом и радовались, что примут участие в таком великом приключении. Гейдель фон Хаймак, зеленоглазый святой со звезд, молится о них и об успехе путешествия!
Два или три дня пути пешком, сказали они ему, и Гейдель решил вызвать искусственное очищение тела. В Италбаре умирала девочка, и он стал измерять минуты ее дыханием.
Голубая Леди велела ему подождать, но он думал об этом дыхании и о сокращениях больного сердца, которое было когда-то маленьким. Он выступил в путь через пятнадцать часов, и это оказалось ошибкой.
У двух его компаньонов началась лихорадка, но усталость и изнуряющая жара джунглей замаскировали ее. Они испустили дух в полдень второго дня, и Гейдель не смог определить, от какой из многочисленных болезней они скончались. Откровенно говоря, он не очень-то и старался. Если человек умирал, вопрос «от чего?» приобретал академический оттенок. Вдобавок ко всему спешка его была так велика, что он не простил своим спутникам даже времени, затраченного на церемонию похорон. Недовольство его удвоилось следующим утром, когда двое из оставшихся семи не проснулись, и ему еще раз пришлось наблюдать те же ритуалы. Помогая рыть могилы, он проклинал их на незнакомых языках.
Безумные весельчаки — так он привык рассматривать их — уже не смеялись. Их рубиновые глаза были теперь широко раскрыты и смотрели беспокойно. Шесть их пальцев тряслись, извивались, щелкали. Они начали понимать. Слишком поздно.
Но два или три дня… Кончался уже третий, а гор все не было видно.
— Глэй, где же горы? — спросил он того, который кашлял. — Где Италбар?
Глэй пожал плечами и показал вперед.
Солнце, огромный желтый шар, было почти невидимо с тропы. Свет его иногда пробивался сквозь листья, но те участки земли, которых он не достигал, хлюпали от сочившейся из-под земли влаги и были устланы неприятными на вид грибами. Мелкие животные или большие насекомые — он не знал, кто именно, — стремглав уносились с тропы, крались за ними, трещали в кустах и ползали по ветвям. Крупных животных, о которых его предупреждали, они так и не увидели, хотя Гейдель часто слышал вдалеке шипение, свист и лай. Время от времени совсем рядом раздавался треск чего-то огромного, продирающегося в зарослях.
Парадокс происходящего не ускользнул от него. Он пришел спасти одну жизнь, и это стоило жизни уже четверым.
— Леди, ты была права, — пробормотал он, вспомнив свой сон.
Прошел еще час, и упал полузадушенный кашлем Глэй, чья оливковая кожа приобрела оттенок окружающей листвы. Гейдель подошел к нему и сразу все понял. Будь у него несколько дней для подготовки, он спас бы его. С другими у него не получилось, потому что его собственное очищение не было полным. Он не достиг равновесия. Уже глядя на первого мертвеца, он понял, что все девять обречены- Он помог устроить, Глэя поудобнее, дал ему воды и посмотрел на хроно. От десяти минут до полутора часов — таково было его предположение.
Гейдель вздохнул и зажег сигару. Она неприятно воняла. Влага добралась-таки до нее, а грибки Клича ничего не имели против никотина. Дым пах чем-то вроде серы.
Глэй посмотрел на него, и взгляд этот должен был обвинять. Но вместо этого Глэй сказал:
— Спасибо, Гейдель, что ты позволил нам принять участие в деле наравне с собой.
И улыбнулся.
Гейдель вытер капли пота с его лба. Умер Глэй через полчаса.
На этот раз, роя могилу, он не бормотал ругательства, а всматривался в лица оставшихся четверых. То же самое выражение. Они пошли с ним, как будто по вдохновению. Ситуация, изменилась, и они приняли ее. Они приняли ее не отрешенно, но с улыбкой. Гейдель видел, что они все знают. Они знают, что умрут, не дойдя до Италбара.
Как и любой человек, Гейдель уважал благородное самопожертвование. Но напрасные смерти!.. Без всякой причины… Он знал — и они тоже, — что мог бы добраться до Италбара в одиночку. Здесь не было хищников, от которых нужно было отбиваться; тропа ясно видна. Как славно было бы стать простым геологом, как в тот день…
Двое умерли после завтрака, во время которого ели мало. К счастью, это была лихорадка мауль, неизвестная до этого на Кличе, — она вызывает внезапную остановку сердца и скручивает мышцы лица жертвы в улыбку.
У обоих глаза остались открытыми. Гейдель закрыл их сам.
Живые приступили к делу, и Гейдель не стал прерывать их, когда увидел, что они роют не две, а четыре могилы. Он помог копать, а потом ждал вместе с ними. Ждать пришлось недолго.
Покончив и с этим, он снова взвалил на плечи рюкзак и пошел дальше. Он не оглядывался, но могильные холмики продолжали стоять перед его глазами. Очевидная грубая аналогия не могла не прийти на ум. Жизнь его — тропа. Могилы — символы сотен, нет, наверное, тысяч мертвецов, оставшихся позади. Люди умирали от его прикосновения. Дыхание его опустошало города. Там, куда падала его тень, не оставалось ничего.
Однако он мог и лечить болезни. Вот и сейчас он взбирался по склону именно с этим намерением.
День, казалось, стал ярче, хотя Гейдель знал, что уже далеко за полдень. В поисках ответа он огляделся и увидел, что деревья вокруг стали ниже, а просветы между листьями больше. Лучи солнца пробивались сильнее и здесь были даже цветы — красные и пурпурные окольцованные золотом, — они лепились к качающимся лианам. Тропа пошла вверх круче, но трава, хватавшая его за ноги, стала короче, и меньше крошечных созданий разбегалось с его пути.
Через полчаса он мог уже видеть дальше, чем с любой предыдущей точки путешествия. На целых сто метров стал виден ближайший путь.
Преодолев это расстояние, он впервые увидел над головой просвет в листве, а в нем — огромную чашу бледно-зеленого неба. Через десять минут он был уже на открытом месте и, обернувшись, смог рассмотреть волнующееся море ветвей, по дну которого только что прошел. В четверти мили впереди и выше виднелась вершина холма, на которую он, оказывается, карабкался. Мелкие облачка висели над ней. Обходя выступающие скалы, он подошел к вершине.
Оттуда он увидел то, что показалось ему последним этапом путешествия. Спуск в несколько десятков метров, примерно час пути по ровному дну долины, чуть-чуть поднимающейся к дальнему концу, и крутой подъем на высокий холм или низкую гору. Он отдохнул, пожевал, попил и пошел дальше.
Пока Гейдель шел, ничего не случилось, но он вырезал себе посох.
Пока он взбирался по дальней тропе, похолодало, и солнце покатилось к горизонту. Гейдель достиг середины склона, дыхание его стало судорожным, а мускулы болели и от подъема, и от дневного напряжения. Теперь он мог видеть горизонт — над лесным, морем кружились стервятники.
Он стал почаще присаживаться для отдыха, и когда дошел до вершины, в небе загорелась первая вечерняя звезда.
Он подгонял себя, пока не очутился на широком гребне — верхней точке длинной серой скалистой гряды; к этому времени ночь полностью вступила в свои права. У планеты Клич не было спутников, но звезды сияли, как факелы за хрусталем, а за ними в неисчислимом количестве пенились, пульсировали меньшие звезды. Ночное небо светилось голубизной.