В ожидании он открыл глаза, чтобы еще раз посмотреть на хрупкое тело спящего — роскошные одежды, тонкие, почти женские черты лица, — на которое была надета копия его корзины, соединенная с ней множеством проводов. Омываемый потоком содержащего наркотик воздуха, шевелился воротник… Он сжал губы и нахмурился, не столько от неудовольствия, сколько от зависти. Больше всего в жизни он сожалел о том, что не вырос среди богатства, что его не баловали, не портили, не сделали мотом. Он всегда хотел быть мотом, но теперь, когда мог позволить себе это, обнаружил, что для получения радости от мотовства ему не хватает соответствующего воспитания.
Он повернулся и посмотрел на пустой хрустальный шар около метра в диаметре, проткнутый в нескольких точках жерлами форсунок.
Нажми нужную кнопку, и он заполнится кружащимся вихрем пылинок. Введи в компьютер нужный код, и вихрь застынет навеки…
Он снова проник в объятый сном мозг юноши, который в очередной раз сбился с пути. Пришло время подействовать на него более сильными стимулами, чем раньше.
Он щелкнул переключателем, и юноша услышал свой собственный записанный голос — так он говорил, описывая свой сон. Образы тут же сместились, и Морвин почувствовал, как в спящем мозгу появилось ощущение правильности происходящего, ощущение исполненного желания.
Он нажал нужную кнопку, и форсунки зашипели, тут же щелкнул другим переключателем, и связь его мозга с мозгом сына клиента прервалась.
Затем, соединив в едином усилии свою абсолютную зрительную память и телекинетические способности, которые только он один из всех мог использовать таким образом, Морвин спроецировал свой мозг на родящиеся внутри хрустального шара частички, швырнул внутрь него ключевое мгновение сна, выхваченное из мозга того, кому он снился, его форму и цвет — сна, все еще пронизанного мальчишеской восторженностью и удивлением, — и там, внутри шара, чуть не раздавив другую кнопку, он заморозил сон навеки. Еще одна кнопка — и форсунки вышли из шара. Еще одна — и шар наглухо запечатался. Никто не сможет проникнуть внутрь него, не уничтожив самого сна. Еще один выключатель — и смолк записанный голос. Как всегда, Морвин обнаружил, что его бьет дрожь.
Он сделал ЭТО еще раз!
Морвин включил воздушную подушку, убрал из-под шара подпорки, и тот поплыл. Он убрал черный фоновый занавес и включил скрытое освещение, приспособив его так, чтобы свет равномерно падал на шар со всех сторон.
Взору его предстала несколько пугающая картина: нечто похожее на человека по-змеиному обвилось вокруг оранжевых скал, которые и сами были частью этого нечто; и глядело оно на самого себя, на то место, где соединялось с камнем; наверху небо частично скрывалось за вскинутой рукой; радужная дорога вела от скалы к звезде; рука мокра от влаги, похожей на слезы; голубоватые формы парили внизу.
Джон Морвин внимательно изучил застывшую картину. Он увидел ее телепатически, изваял телекинетически, сохранил механически. Он не знал, какую юношескую фантазию представляла собой картина, его это не заботило ни в малейшей степени. Она существует, и этого достаточно. Психическое истощение, душевный подъем, удовольствие, которое он чувствовал, рассматривая свое творение, — этого было достаточно, чтобы сказать, что акт созидания удался.
Иногда его мучили сомнения — является ли в действительности искусством воплощение фантазий других людей? Действительно ли он владел уникальной комбинацией таланта и необходимого оборудования, чтобы материализовать сон клиента? Верно и то, что получал он за свою работу сногсшибательные гонорары, но ему нравилось думать о себе, как о художнике. Если уж не мот, то — Художник! Художник, решил он, обладает столь же развитым сомнением и эксцентричностью, как и мот, но к этим качествам у него добавляется способность чувствовать и сопереживать, и поэтому он не может относиться к людям с безразличием. Но если он не настоящий художник…
Морвин снял корзину, потряс головой, прочищая ее, и яростно почесал правый висок.
Ему приходилось делать сексуальные фантазии, сонные мирные ландшафты, кошмары для сумасшедших королей, галлюцинации для психоаналитиков. Никто не отзывался о его работе иначе, как с горячей похвалой. Портрет — надежное искусство. Но Морвин часто задумывался о том, что получится, если он соберется запечатлеть свои собственные сны.
Поднявшись, он выключил и снял все датчики с тела юноши по имени Абс. Потом взял со стола трубку со старой эмблемой, выгравированной на его чашке, погладил ее пальцами, набил, зажег.
Включив сервомеханизмы, медленно повернувшие кушетку со спящим на ней юношей в наклонное положение, Морвин уселся рядом. Все готово. Он улыбался сквозь дым и прислушивался к чужому дыханию.
Умение подать товар… Он снова превратился в бизнесмена, в продавца, расхваливающего выставленное на витрине. Первое, что увидит проснувшийся Абс, — эффектно расположенный объект. Голос Морвина, сзади, разрушит очарование каким-нибудь обыденным замечанием, и магия — сломанная — спрячется в глубинах подсознания зрителя. Следует надеяться, что это повысит привлекательность объекта.
Шевеление руки. Покашливание. Начатый жест, который так и не кончился…
Морвин ждал примерно шесть секунд, потом спросил:
— Нравится?
Юноша ответил не сразу, но когда все-таки ответил, слова его были словами маленького мальчика, а не того разочарованного в жизни юнца, каким он заявился в студию. Пропали куда-то едва скрываемое презрение, поддельная усталость, гнетущая покорность родителю, который решил, что хрустальный шар будет идеальным подарком ко дню рождения сына, которому вроде бы как и желать уже нечего.
— Вот это да! — сказал он.
— Следует ли понимать эти слова так, что вы довольны?
— Боже! — Юноша встал и подошел к шару. Он вытянул руку, но так и не прикоснулся к его хрустальной поверхности.
— Доволен ли я? Да это просто шедевр!
Он вздрогнул и некоторое время стоял молча. Когда он повернулся, по лицу уже блуждала прежняя ухмылка. Морвин улыбнулся ему в ответ левым уголком рта. Мальчишка ушел в прошлое.
— Приятная штуковина, — сказал разочаровавшийся в жизни юнец, и небрежно махнул рукой в сторону шара. — Отправьте его и пошлите счет отцу.
— Прекрасно.
Абс направился к выходу. Морвин встал и открыл для него дверь. Юноша остановился перед Морвином, бросил на него пристальный взгляд и еще один, всего один раз глянул на шар.
— Мне бы хотелось посмотреть, как вы делаете это. Плохо, что мы не догадались записать вас на пленку.
— Это совсем неинтересно, — сказал Морвин.
— Может быть… Ну что же, до свидания.
Руки Абс не предложил.
— До свидания, — ответил Морвин и долго смотрел юноше вслед. Да, хорошо быть испорченным.
Алисия Курт, секретарша, кашлянула из приемной, привлекая к себе внимание.
— Пусть Дженсен упакует его и отправит, — высунувшись из дверного проема, сказал Морвин. — А вы выпишите и пошлите чек.
— Да, сэр, — ответила секретарша и скосила глаза в сторону. Морвин проследил за ее взглядом.
— Сюрприз, — бесстрастным голосом сказал сидящий у окна человек.
— Майкл? Что ты тут делаешь?
— Захотелось настоящего кофе.
— Заходи. Сейчас вскипятим.
Человек неспешно встал, и его исполинская фигура, белый мундир и светлые волосы в сотый раз напомнили Морвину о давних эпохах и продвижении ледников.
Они вернулись в студию, и Морвин принялся за поиски двух чистых чашек.
Майкл в это время неслышными шагами пересек комнату и рассматривал теперь последнее творение Морвина.
— Нравится?
— Да. Одна из лучших. Для сына Арнита?
- Да.
— Самому-то ему понравилось?
— Сказал, что понравилось.
— О, — сказал Морвин, — я и не подозревал, что уже время… Сам-то собираешься?
— Подумываю о будущем воскресенье. Поднимемся до Синего Леса, переночуем там. Может, даже подстрелим парочку.
— Заманчиво. Я с тобой. Еще кто-нибудь идет?
— Вроде бы Йорген собирался.