-- Ну, в таком случае,-- продолжил Гаррисон,-- миссис Маклейн проводим до дома.
-- О, не стоит, нет никакой необходимости! -- возразила Розмари.
-- Я уже предложил миссис Маклейн проводить ее, Элдред,-- неуверенно пробубнил Родни.
-- А-а... так должен сказать,-- вы попали в надежные руки.-- И поцеловал Розмари руку,-- недаром прожил во Франции долгие годы.-Необычайно приятный вечер провел в вашей компании, миссис Маклейн. Надеюсь, разрешите позвонить вам еще как-нибудь. Обязательно напишу Берту, поблагодарю его.
Пожелали друг другу "спокойной ночи". Розмари объявила, что не прочь, еще пообщаться, чтобы в голове прояснилось. В такси сели втроем -- Гаррисон, Анна и Кэррол -- хотели подвезти Кэррола до его конторы, Гаррисону по пути. Розмари позволила Родни взять себя под руку, и они молча направились к Елисейским полям.
Холодный воздух обжигал лицо Розмари, перед глазами пошли какие-то странные круги и Эллипсы,-- зарождались где-то в области затылка, вырывались наружу, все время расширялись, захватывая в свое пространство весь Париж... Однако крепче оперлась на руку Родни.
-- Послушайте,-- начал было он,-- может быть такси...
-- Ша! оборвала она его.
За десять ярдов, отделявших кромешную тьму от ярких огней Бульваров, она остановилась и поцеловала его -- пыталась таким образом найти фиксированную точку: нужно ведь удерживать эти странные фигуры в определенных рамках. У его губ вкус свежего винограда... Целуя ее в ответ, он весь дрожит... Несмотря на холодный весенний ночной ветер, лицо у него удивительно теплое... Розмари отстранилась от него, не спеша пошла, снова повторила:
-- Ша!
Хотя он молчал, не произнес ни единого слова.
Вот и Елисейские поля; публика выходит из кинотеатра. На громадной афише над входом девушка-великан, в ночной рубашке, направляет пистолет размером с пушку на высокого, футов тридцать, не меньше, мужчину в смокинге.
Проститутки медленно разъезжают парами в спортивных машинах в поисках удачного ночного промысла. Будь она мужчиной, хоть разок пошла бы на это,-хоть разок. Одна парижская плоть трется о другую... Мужичина и женщина,-это Он их создал. Вот сейчас, в эту минуту, сколько людей, позабыв обо всем на свете, крепко сжимают друг друга на ходящих ходуном, скрытых посторонних глаз кроватях... Быть может, и Гаррисон, вечный военнопленный, забыл сейчас о своей мрачной Азии, наслаждаясь горячим телом круглолицей девушки, которой повезло выйти из варшавской тюрьмы. А Кэррол забавляется с одной из своих великолепных моделей, которых фотографировал, когда не снимал ужасные сцены войны. Бог наверняка был там -- стоял опершись на каминную доску и наблюдал, как надсмотрщик, за этими физическими упражнениями, но долго там не задержался...
Жан-Жак, крепким, подвижным телом опытного любовника... Сейчас их тела -- его и его равнодушной к лыжам жены, с большими серыми глазами -- тесно переплелись в законном приступе страсти на широком супружеском ложе на авеню Фош, а в резерве -- девушка в Страсбурге и еще одна в горах, ожидая его на уик-энд для весенних прогулок на лыжах. Только после этого он остановится в Цюрихе, чтобы поискать там психиатра, готового оказать ему услугу.
Сколько же есть самых разных способов использования человеческой плоти, в самых разнообразных проявлениях! Ее можно нежно ласкать; рубить, кромсать, расчленять; умерщвлять одним ловким ударом; карать на городской улице; сделать из тряпок смешное подобие сексуального мужского орудия для ее, плоти, удовлетворения, как например, в польской тюрьме; лелеять и презирать; оберегать и уничтожать. Шумные, чавкающие движения в чреве, создающие новую плоть "...мужчина должен делать что положено мужчине". Еще плоть может сделаться мертвой и лежать, как плоть Бриана Армстеда, убитого на темной аллее в Ливорно; он и лежал, с его покрытыми бесцветным лаком стройными, нетренированными йогой ногами. Плоть Берта, якшающегося с каким-то матросом-греком в осажденных Афинах. Открытое окно с видом на Пантеон... Может, она уже не в отеле, а дрейфует лицом вниз в подернутой нефтяной пленкой бухте Пирея... Поцелуй молодого англичанина, вкус свежего винограда...
Из кафе вышли двое пожилых мужчин -- крепко сбитых, прилично одетых; спорят по поводу дивидендов. Завтра утром будут робко тыкать друг друга рапирами, чтобы кровью смыть бесчестье, а фотограф, нащелкав снимков, поскорее смоется с места дуэли.
Их обогнал человек в чалме. Гурки, с наточенной лопатой, острой как бритва, мстят за оскорбление, нанесенное выкуренными в насмешку лишь до половины и брошенными на землю сигаретами... Насилие, под разными обличьями, постоянно преследует нас... Розмари вся дрожала.
-- Вы замерзли,-- сказал Родни.
Взяли такси; она прижалась к нему, вся съежившись; ближе, как можно ближе... Расстегнув рубашку, положила руку ему на грудь. Какая мягкая, без волос кожа... плоть, не изувеченная шрамами, не знавшая грубой, больно трущей военной формы; ей никогда не угрожала смерть в тюрьме. Податливая, нежная, белая кожа англичанина; мягкие, ласковые руки...
-- Мне не хотелось бы оставаться сегодня ночью одной...-- прошептала она ему в такси.
Нежный, робкий, незнакомый, нетребовательный поцелуй. Подстегиваемые вином и парижской ночью желания, муки прошлого, властные требования завтрашнего дня казались ей несущественными, не портили уюта,-- она со всем этим справится. Даже если сейчас никак не может вспомнить его имени... Все равно -- все будет хорошо...
Поднялись к ней в номер. Ночной портье, не удостоив их взглядом, передал ей ключ. Раздевались не зажигая света. Но когда легли в постель, оказалось, что он не хочет заниматься с ней любовью,-- только отшлепать ее по попке. Она с трудом подавила подступающий приступ смеха. Ну, если ему так хочется,-- пусть шлепает; она позволит ему делать все, что он пожелает. Кто она такая, чтобы ее щадили?..
Когда ближе к рассвету он уходил, нежно поцеловав ее на прощание,-спросил, не хочет ли она встретиться с ним за ланчем. Оставшись одна, она включила свет, пошла в ванную и там, перед зеркалом, сняла наконец с лица косметику; потом, не отрывая глаз от своего отражения, разразилась вдруг грубым, хриплым смехом. Этот приступ ей никак не удавалось унять.