Несмотря на легкое прихрамывание, воскресенье стало знаменательным для Хьюго днем. В середине первого периода, после первого столкновения, когда нападающий ударил его коленом по голове, Хьюго вдруг обнаружил, что теперь не только воспринимает условные сигналы от группы совещающихся на поле игроков, но и понимает, что они означают, как будто изучал планы их игр несколько месяцев. «Рыжий — справа! К пятьдесят второй по двое! Начинаем при счете „два“!» — доносилось до его левого уха ясно, словно в трубке телефона, и эти закодированные короткие фразы сразу расшифровывались в мозгу: «Фланкер — направо, ложный выпад перед правым защитником, обход, передача правому полузащитнику и прорыв со стороны инсайда к границе левого края!»
Хьюго, как прежде, послушно занимал свое место в линиях защиты, которой командовал Краниус, но, как только начиналась игра, манкируя своими обычными обязанностями, бежал туда, куда, как он знал, поведут мяч игроки противника. Перехватил два паса, перебил еще три и совершил столько блокировок, сколько все игроки команды, вместе взятые. С каким мрачным удовлетворением, вперемежку с чувством вины, услыхал он слова Гейтса, защитника противника: тот на совещании прорычал по его адресу. «Кто позволил этому Плейсу, с его рыбьей мордой, атаковать по всему полю?!» Впервые слышал, как игрок другой команды упомянул вслух его имя.
Только уже покидая поле вдруг понял, что в сегодняшней игре Сматерс ни разу ничего ему не крикнул. В раздевалке попытался перехватить его взгляд, но почему-то упорно отворачивался.
В понедельник утром вся команда просматривала кинозапись игры, и тренер останавливал ее только в тех местах, где действовал на поле Хьюго, и потом демонстрировал в замедленном темпе все детали его игры, повторяя их снова и снова. В этот понедельник он чувствовал себя гораздо хуже, чем обычно. Тренер не говорил ничего, кроме одной лаконичной фразы: «Ну, посмотрим еще разок». Приходилось все время глядеть на себя на экране, причем он в центре игроков; это на него сильно действовало, смущало — словно выступает перед товарищами в главной роли на театральной сцене. Раздражало еще и другое: сколько раз, даже если был прав, позволял блокирующим игрокам противника сбивать себя с ног; сколько проведенных им «чистых» столкновений превращалось не по его вине в упорные схватки, когда противник повисал на нем и приходилось волочь его на себе несколько ярдов по газону. В команде существовало строгое правило — при кинопросмотре игроки не делают никаких комментариев, — поэтому, Хьюго понятия не имел, что думают о нем товарищи, как оценивают его игру.
Но вот просмотр кончился; Хьюго первым бросился к двери, однако тренер помахал ему рукой; большим пальцем сделал понятный всем жест — приглашаю, мол, в свой кабинет. Хьюго приковылял, ожидая самого худшего. Просто у него в руках не для показухи: пальцы на правой ноге как отбивная котлета; ожидая; войдет тренер, Хьюго лихорадочно придумывал, как сообщить ему о своем увечье, чтобы оправдаться за куда менее славные моменты своих действий на поле — они ведь тоже запечатлены на пленке.
Тренер явился — с расстегнутым воротником рубашки на толстой шее, чтоб не мешал свободно изъясняться. Плотно закрыв за собой дверь, сел и серьезно заворчал. Это ворчание означало: Хьюго разрешено сесть. Он и сел на деревянный стул с прямой спинкой, поставив трость перед собой — пусть тренер получше ее видит.
За спиной тренера на стене портрет — увеличенная фотография игрока в форме сороковых годов. Звали его Хойхо Бейнс, однажды единогласно признан лучшим игроком в Национальной футбольной лиге. Хьюго слышал в обычно суровом голосе тренера нежные нотки, лишь когда тот упоминал имя Хойхо Бейнса.
— С того времени, как ты поступил в наш клуб, Плейс, — начал он, — я постоянно приходил в ужас, видя в стартовом составе команды твое имя, — хоть вносил его собственной рукой. — И чуть улыбнулся, надеясь, что Хьюго по достоинству оценит его грубую шутку. — Не стану скрывать — целых два года пытался от тебя избавиться. Ездил по городам, чьи команды принимают участие в розыгрыше лиги, с шапкой в руке, унижался, выпрашивал, умолял сдать мне в аренду другого защитника средней линии. Приходило даже в голову кого-нибудь просто украсть. Но все напрасно. — Тренеру нравилось прибегать к риторике, когда подворачивался удобный момент. — Все напрасно! — торжественным тоном повторил он. — Все прекрасно знали: пока я каждое воскресенье выставляю в стартовом составе тебя — им ничего, абсолютно ничего не грозит.