— Это означает обладать каким-то набором личных нравственных стандартов и никогда их не нарушать. Даже если от этого больно, никто ничего не знает, это всего-навсего крошечный формальный жест, о нем девяносто девять процентов из ста и не думают.
Крейн, вскинув голову, с удовольствием прислушивался к своему любимому «Даунтауну», хотя говорить приходилось громко, напрягая голос, чтобы перекричать автомат.
— Знаешь, почему моего брата не выбрали капитаном футбольной команды? Его кандидатура выдвигалась, все уже было заранее оговорено — вполне логический выбор; все ожидали, что так оно и будет. Скажу тебе, почему его все-таки не выбрали: в конце сезона он отказался пожать руку капитану команды прошлого года, а у того немало голосов и он, конечно, повлиял бы на исход выборов. А пожать ему руку мой брат отказался потому, что считал этого парня трусом. Капитан, а идет только на схватку вверху; схваток внизу, на земле, куда более опасных, избегает. Не идет и на блокировку, если столкновения отличаются особой резкостью и грубостью.
Может, больше никто из команды этого не замечал, кроме моего брата, а может, они еще сомневались и он этим пользовался к своей выгоде. Но мой брат все отлично понимал. Потому не пожал ему руки — не в его привычках пожимать руку трусам, — и в результате капитаном выбрали другого игрока. Вот что я имею в виду под нравственной чистотой.
Крейн потягивал из кружки пиво, глядя на пустынный пляж и океан. Впервые, кажется, Стиву пришла в голову такая мысль: в общем, неплохо, что он не был знаком с братом Крейна — не пришлось разбирать его прямолинейное поведение, под стать генералу Кромвелю.
— Что касается девушек, этой «родины компромиссов», то они не для моего брата. Знаешь, как он поступил со своей первой девушкой? А ведь думал, в то время, что влюблен в нее, но это не имело никакого значения. Они занимались любовью только в темноте — на этом всегда настаивала она. Ну, так порой ведут себя девушки, ты знаешь. Темнота, как известно, прощает все. Мой брат в самом деле сходил по ней с ума и ничего не имел против темноты, если ей так хотелось. Но однажды, когда она сидела на кровати и внезапный порыв ветра отогнал от окна шторы, при ярком лунном свете он увидал: у нее большой отвисший живот… И вообще вся фигура какая-то рыхлая, — видно, потакала всем своим желаниям. Само собой, когда она лежала, живот втягивался и его практически не было видно, а когда одевалась, носила бандаж — в него можно запихнуть бочку с пивом. И вот, когда он увидел ее безобразную фигуру на фоне трепещущих на ветру штор, то сказал себе: «Все, это в последний раз! Такие развлечения не для меня». И все только потому, что у нее не было совершенных женских форм, а на меньшее он не соглашался. Любовь, желание — все равно. У него самого тело микеланджелевского Давида; он знал об этом, гордился постоянно за собой следил, за своей фигурой, — зачем же ему довольствоваться тем, что несовершенно? Почему ты смеешься, Денникот?
— Да нет, — Стив попытался прикрыть рот, — собственно говоря, я не смеялся, просто улыбнулся.
Рассказ Крейна показался ему любопытным, но он не мог избавиться от мысли, что Крейн, судя по всему, любил брата в силу не тех причин, — вероятно, заблуждался насчет него. Жаль, между прочим незнакомую девушку, брошенную, оставленную в одиночестве в темной комнате беспощадным атлетом: только что занимался с ней любовью, и она ничего не понимала — почему это он сбежал?
— Ну что, продолжать мне рассказывать о брате? — засомневался Крейн.
— Само собой! Вот я умер бы — и каким предстал бы мой образ на следующий после похорон день?..
— Во всем виноваты эти отвратительные спичи, которые каждый норовит произнести, — прошептал Крейн. — Если не проявить осторожности — напрочь испоганят образ навсегда отнимут его у тебя. — снял очки, протер толстые линзы; руки у него тряслись. — Ах, эти проклятые руки!
Водрузил очки на нос, положил руки на стол и крепко прижал их к крышке, чтобы унять дрожь.
— Ну, а что ты скажешь о себе, Денникот? Совершил ты когда-нибудь в своей жизни бесполезный, вредный, даже пагубный для себя поступок, отстаивая что-то нравственно чистое, бескомпромиссное, и если бы ты поступил иначе, то до конца жизни помнил бы это и стыдился?
Стив колебался не зная что ответить. Не имея привычки к самоанализу, он считал, что только тщеславным людям нравится рассуждать о своих добродетелях. Но Крейн ждет ответа — он ведь открылся перед ним, обнажил душу…
— Ну… да, — наконец выговорил Стив.
— А что произошло?