– Уля, а помириться?
Она потупилась. – Ну давай, что-ли. Мириться будем. – подняв голову, она протянула мне ладошку.
– Мирись-мирись… Только я потом опять на тебя наверно обижусь.
– Ну это же потом будет, когда – нибудь.
– Ага… – она открыла коробку и нахмурилась. – Два карандаша сломались.
Я достал нож. – Сейчас заточу. Вот, хорошо.
– Спасибо.
– Давай рисуй, потом покажешь.
Пока я открывал окно и сворачивал самокрутку, Ульянка, забравшись с ногами на стул, начала творить, бормоча под нос: – Тут дым, а это я… И ещё, вот.
Через несколько минут она довольная слезла со стула и подошла ко мне.
– Раскурился тут… Смотри лучше.
Я взял альбом в руки. На детском рисунке домик с трубой… А ещё трава, солнце и три человечка. В руках у них цветы. И автобус рядом.
Ульянка начала рассказывать: – Это наш дом, а это…
Рыжая девочка в пионерской форме.
– Это я, вот.
Такая же девочка только побольше.
– А это Алиска.
А третий человечек?
– Это ты, а Микуся с Ольгой Дмитриевной к нам в автобусе едут. Чай пить. А мы их встречаем. Тебе нравится?
Я с трудом заставил себя улыбнуться и проглотил комок, застрявший в горле. – Конечно.
Я зажмурился. А что…
Заберу их, папашку трогать не буду, уговорили… Уедим, документы выправлю, на работу устроюсь. Руки-ноги, голова на месте, значит не пропадём. Алиске школу закончить надо будет… По вечерам уроки будем делать, телевизор смотреть, по выходным в парке гулять. Потом внуков нянчить. Никакой войны, никаких…
Неожиданно заныло сердце.
«…Только грай вороний, только волчий вой.
Пуля ты лихая отпусти домой.
В тихое селенье отпусти к родным.
Там над ветхой крышей вьётся горький дым.»
– Ой, а каких ещё внуков? – удивилась Ульянка.
– Ну, ты же вырастишь и выйдешь замуж. За Даньку…
– А это что обязательно? И целоваться по-настоящему придется? А если не хочу?
Она махнула рукой.
– Да ну тебя, придумаешь…
«Дома успокоюсь, позабуду степь,
На хмельную свадьбу созову гостей.
Заведу хозяйство, наживу добра,
Со спокойным сердцем лягу помирать…»
Прекрати ты… Я опустил голову. Сам себе хоть не лги. Ничего ведь не будет. Не в этой жизни, не в этом мире…
Словно что-то почувствовав, Ульянка обняла меня.
– Папа, не плачь, не надо. Я тебя спасу. Я один раз уже спасла и снова… Не думай, я сильная, я смогу.
Я неожиданно вздрогнул, осознавая её слова.
…Село под Горловкой помню. Про донецкий госпиталь потом рассказали. Несколько суток мёртвым был, да видать отмолил кто-то. Знать бы ещё кто…
Теперь знаю. Я оторопело посмотрел на неё.
– Ты… Ты кто?
Её детскими глазами на меня смотрела та, кому я молился перед боем. Та, что сильнее смерти.
СВЕТ ПРЕДВЕЧНЫЙ…
Ульянка лишь шмыгнула носом.
– Я Уля, вот. А ты давай не плачь, а то я тоже плакать буду.
Я смахнул слезу.
– Больше не буду. А можно рисунок на стену повесить?
Она заулыбалась. – Можно, потому что я сама хотела. Давай его сюда, сейчас…
Забравшись на кровать, Ульяна прикрепила рисунок на какой-то гвоздик. Откуда только он взялся?
Потом слезла и отойдя, одобрительно сказала: – Вот, смотри как красиво.
– Здорово. А теперь давай домой, а то ты уже зеваешь.
Я думал, что Ульянка начнет вредничать, но она согласно кивнула головой. – Давай, я уже спать начинаю хотеть, вот.
Прихватив полотенце, я направился к двери.
– А ты спать не будешь что – ли?
– Я потом на речку схожу. Мне же можно?
Она вдруг хитро улыбнулась и подмигнула мне. – На речку значит…
Это вот что было? Неважно. Главное нож не забыть. Ульянка посмотрела, как я прилаживаю ножны и неожиданно тяжело вздохнула
– Ну да, возьми его. А то вдруг ещё кто-нибудь выскочит.
Мы шли по освещенной и пустынной аллее. Зачем фонари-то жечь, никого ведь нет?
– А Ольга Дмитриевна велела не выключать.
Правильно, а то в темноте страшно. Логично ведь…
В домике с флагом было тихо и пусто.
– Уля, а где Лиска?
В ответ снова хитрющая улыбка. – Не знаю. Ну то есть… Не скажу.
– Договорились. Тогда раздевайся и ложись. Я свет выключу.
Через пару минут из кровати раздалось