– Я его там встречу. – Лена показала наверх. – Вместе с сыном.
Мы еще посидели молча. Вот и все, вот и… Что-то делать наверно надо. Девочки вопросительно посмотрели на меня. Я хотел было уже встать, но неожиданно тело пронзила острая боль, в голове зашумело. Я упал на траву. Больно… Почему? Заныло сердце. Что за… Где-то далеко раздался детские голоса. Вроде знакомые.
– Лиска, чего это с ним? Помоги, я же не удержу его…
– Тяжелый ведь. Я держу. Воды бы…
– У него кровь идет. Вот хоть платок возьми.
Я кое-как приоткрыл глаз и сквозь кровавую пелену смутно увидел…
ЧТО? ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
…Мотолыгу с красным крестом на борту тряхнуло на повороте. Сидевший парень в «горке» с перевязанной ногой, упал на тело седовласого мужчины до пояса укрытое брезентом.
– Сука, Седой, братка не умирай, не смей!
Повернул искаженное болью лицо.
– Док, сделай же что-нибудь. Ты же можешь.
Мужик с белой марлевой повязкой на рукаве покачал головой.
– Витька, да успокойся ты. Мертвый он, рана в сердце…
Скрипнув зубами, парень кое-как дополз до водителя.
– Сармат, блядь, давай гони в город быстрее. В больницу. Там… Там врачи, а не этот лепила. ГОНИ НАХУЙ!
Водитель, не оборачиваясь, стряхнул с плеча руку.
– Ты чо совсем охерел? Шых ка ма да бык! ( буквально Заткнись (Осетинский.)
Нельзя быстрее, мины кругом. Да вы уберите его, а то ведь все не доедим.
Два мужика рванули парня назад.
– Держите крепче его. Я успокоительное вколю.
Врач держал шприц.
После укола парень еще было дернулся и обмяк рядом с мертвым.
– Он же нас всех вытащил…
Седовласому лежащему на узкой раскладном сиденье было уже все равно…
Помнишь? Нет, а кто это? Ты. Да нет, не может быть. А откуда у тебя татуировка на левом плече? «Донбасс-Новороссия». Откуда? Я ведь знал это. Или не я? Чью смерть я видел… Кого… Застонав, я попытался приоткрыть глаз. Солнце мешает. Какое, блядь, солнце? Ночь же. Хорошо ебануло тебя, но можно сказать повезло раз пока жив. Пока… Где это пока? Кто…?
…Осень, ранний вечер, провинциальный восточный город… Как он называется? Неважно. Важнее, что заходящее солнце слепит левый глаз. На месте правого кровавая каша. Седовласый, сидящий у стены, с трудом повернул голову. Рядом под уткнувшимся в камни человеком медленно расползается кровь. Скоро увидимся, брат. Автоматная очередь выбивает бетонную крошку над головой.
– Русский, сдавайся!
Ага… Что у нас? Обойма к пистолету и граната. Сойдет.
– Сдавайся!
Выстрел, еще, еще… Да подойди ты ближе, я же нихуя ведь не вижу. Не понял что-ли… Щелчок… Всё? Значит… Седой зажал в кулаке «лимонку» и устроился удобней. Не люблю прощаться. Проще ведь все. Идите нахуй…
«Ой, мороз, мороз,
Не морозь меня.
Не морозь меня,
Моего коня.
Не морозь меня,
Моего коня,
Моего коня
Белогривого.
Моего коня
Белогривого…
У меня жена,
Ох, ревнивая.»
– Шишани, что это он? Молится перед…
– Он поет.
Боевик удивленно помотал головой.
– Значит то, что рассказывали о нем правда… Он сумашедший. Он…
– Он русский.
Игиловец осклабился.
– Ну… Ты же их лучше знаешь.
Тот кого он назвал Шишани передернул затвор.
– Заткнись… Лучше подымай своих, у него кончились патроны. И помни, он нужен мне живым. Это приказ. Хочу посмотреть в его глаза.
Боевик только пожал плечами.
– Ты командир, тебе виднее…
«У меня жена,
Ох, красавица,
Ждет меня домой,
Ждет, печалится.
Я приду домой
На закате дня.
Обниму жену,
Напою коня.»
Седой поднял голову. В вечернем сумеречном небе виднелись две девичьи фигуры. Одна побольше, другая поменьше. Обе рыжие. В белом, за спинами крылья. Та что поменьше…
– Папа…
Мужчина с трудом улыбнулся.
– Я сейчас, дела доделаю и приду. Потерпите. Я быстро.
«Ой, мороз, мороз,
Не морозь меня.
Не морозь меня,
Моего коня…»
С десяток боевиков осторожно подходили к седому человеку, сидевшему у стены. Один пнул тело убитого, другой ногой откинул в сторону автоматы. Двое подошли к седому, присели перед ним. Седовласый поднял голову. Он… улыбался. Исмаила передернуло. Этот русский с залитым кровью лицом был похож на смертельно раненого зверя. Он вспомнил что рассказывали про это человека. Ангел Смерти.