Голландская Ост-Индская компания стала первым примером акционерного капитализма, когда мелкие инвесторы на родине компании получают выгоду от ее высокодоходной торговой деятельности. Это эквивалент успешного выхода на биржу (IPO) в наши дни. Директора компании считали методы своего управляющего Яна Питерсоона Куна немного вульгарными и жестокими, но богатства, которые им приносили он и подобные ему молодые авантюристы, перевешивали любые этические сомнения, которые — мимолетно — у них возникали. Спустя чуть более сотни лет Роберт Клайв превратил Ост-Индскую компанию в доминирующую силу глобальной торговли, закрепив британское правление в этой части света на два века. Но когда события обернулись против него, любовь Клайва к внешним проявлениям богатства и неспособность продемонстрировать раскаяние перед парламентом привели его к бесславному концу. Жизнь Роберта Клайва удивительно перекликается с историями банкиров двадцать первого века.
Альфред Крупп, герой главы 8, — истинный предприниматель, превративший семейную фирму в глобальную корпорацию на пике промышленной революции. Его сталелитейные предприятия вели дела со всеми — русскими, британцами, французами, — но когда компании нужно было упрочить свою репутацию на родине, она потакала патриотическим запросам кайзера. Крупп построил вокруг своих заводов целый корпоративный город, контролируя жизнь работников от колыбели до могилы. Он был одним из первых приверженцев теории «просачивания благ»[6]. От успехов компании выигрывали все, но некоторые заслуживали получать больше других.
Легко понять, почему так называемые бароны-разбойники[7] считаются предшественниками сегодняшних сверхбогатых. Разделяя между собой железные дороги, сталелитейную, нефтяную отрасль и банки, они создали монополистические империи, принесшие небольшой группе людей неслыханные богатства. Их вечеринки и особняки задают контекст для дебатов об излишествах двадцать первого века. Но более интригуют идеологические сходства, и именно поэтому в главе 8 я говорю об Эндрю Карнеги. Его «Евангелие богатства», в котором соединились идеи генетического превосходства, свободного рынка и филантропии, стало обязательным чтением для миллиардеров с турбонаддувом современной эпохи.
Что же сказать о периоде после Карнеги, между концом Второй мировой и крахом коммунизма? Не так уж много ярких примеров сверхбогатых найдется в 1950-х, 1960-х и 1970-х — это была эпоха массированного государственного вмешательства и недолговечного сужения пропасти между богатыми и всеми остальными. Но была одна довольно необычная группа, о которой стоит поговорить: лидеры-клептократы, которым их американские или советские покровители давали полную свободу грабить и разбойничать. Из этого жуткого списка диктаторов, увешанных драгоценностями, я мог бы выбрать индонезийского Хаджи Мухаммеда Сухарто, филиппинского Фердинанда Маркоса или, может быть, Анастасио Сомосу из Никарагуа. Но я решил изучить правителя Заира Мобуту Сесе Секо. Пока его страна рушилась, он строил дворцы из мрамора и отдельную взлетно-посадочную полосу для своего частного самолета. Мобуту — ярчайший пример репутационного провала сверхбогатых людей. А его умеренная реабилитация в последние годы подсказывает, что даже у самых хищных и ненасытных богачей находятся сторонники.
Дальше история движется от XX века в нашу эру — слияние глобализации, технологического прогресса и гегемонии англосаксонских свободных рынков, начавшееся в 1990-х. Вместо того чтобы рассказывать истории отдельных героев, я анализирую группы людей и их связи с историей.
Если у вас достаточно денег, почему бы не создать собственный культурный рай, не приманить Лувр или Музей Гуггенхайма в пустыню? Так действовали шейхи, правящие в Абу-Даби. Правители Катара тоже одержимы искусством, но их модель проще: купить как можно больше работ великих мастеров на аукционах, а до кучи добавить чемпионат мира по футболу. Дубай, более дерзкий, чем два других эмирата ОАЭ, решил переплюнуть своих соседей, построив самые высокие, пафосные и аляповатые здания в мире. В основе этих глупостей лежат неуемные амбиции. Лидеры этих трех арабских государств, подобно Людовику XIV и Эхнатону, унаследовали богатства целой страны. Их цель — с помощью этих богатств обратить в свою пользу глобальную власть и повысить престиж. Они уже много сделали для этого, но когда Дубай чуть не обанкротился в 2009 году[8], стало ясно, что их модель весьма неустойчива.
6
Популярная в США (и за их пределами) в разные годы идея, согласно которой в экономике первичны интересы богатых: если их благосостояние повышается, то блага постепенно «просачиваются» и в нижние слои общества.
8
В 2009 году, после глобального экономического кризиса, финансовая система Дубая рухнула, а государственный фонд Dubai World — крупнейший инвестор и застройщик страны — оказался на грани дефолта.